Кир Булычев - Вид на битву с высоты
Патер-лама стал собираться – он был нами недоволен, и я подумал, что если здесь есть свои чекисты, он первым делом побежит им докладывать.
– Вы с ним поосторожнее, ребята, – сказал Коршун нам с Цыганом, – подлая натура.
– Таких в конце концов на мину сажают, – сказал Цыган.
– Мы тут этими штучками не занимаемся, – ответил Коршун. – У нас и без него врагов довольно. Если город не защитим, то ублюдки знаешь что с нашими сделают?
– Представляю, – сказал Цыган. Но, видно, он не очень представлял. – А курево выдают? – спросил он.
– Можешь взять – в том ящике лежат. Только здесь курить не хочется.
– Почему? – спросил Цыган.
– Наверное, нервное напряжение, – сказал Коршун. – Или климат. Хрен его знает.
Я пошел наружу, посмотрел, как устроились мои люди. Перед уходом я задал один вопрос Коршуну:
– А почему здесь крыш нет?
– Потому что дождей не бывает, – ответил Коршун неуверенно. Видно, сам задавал себе или кому-то этот вопрос и не смог получить ответа.
– Я не про дождь, – сказал я. – А что, если они нас бомбить будут?
– Вряд ли, – сказал Коршун.
– Давай сами сделаем, бревен вокруг много, насыплем сверху земли.
– А то дождик в любой момент пойти может, – добавил Цыган, запустив пальцы правой руки в лохматую шевелюру.
– Отставить пустые разговоры! – прикрикнул на нас Коршун. Словно мы его обидели.
А может быть, потому, что Цыган опять попал в точку – Коршун и сам не знал ответов на некоторые вопросы. И его злила собственная неосведомленность.
Мне редко удается подумать. Если бы мне давали время обдумать свои действия, не говоря уж о мировых проблемах, я бы стал великим человеком. А так никогда не стану.
Я вернулся к себе в яму. Мордвин спросил, не приготовить ли чайку, я сказал, что не хочу, закрыл глаза и приготовился думать.
Не смейтесь. В институте, в общежитии, мне как-то пришлось существовать года два с одним активистом комсомола. Вечером он тихо напивался, но никому не мешал, только храпел, и мы – два его сожителя – кидали в него предметами. А утром он не шел на лекции, и, вернувшись днем в комнату, я заставал его в той же позе с закрытыми глазами. Но он не спал.
– Что ты делал? – спрашивал я его.
– Думал, – отвечал он.
С тех пор я завидую людям, которые выделяют мышление в самостоятельный процесс. Я-то хожу и думаю, лежу и думаю, сижу в кино и думаю, гуляю с Катрин и думаю. Из-за этого думаю недостаточно производительно.
Так вот, я закрыл глаза, чтобы думать. Придумать программу действия на основе того, что уже узнал и увидел в этой стране. Назовем ее Южной Осетией.
Раздался шум, постук костыля деревянной ноги – ввалился Мордвин.
– Был посланец из штаба, – сказал он. – Принес часы. Приходи к нам, поглядишь.
– Да погоди ты, не убегай, – взмолился я. – Объясни мне, новому человеку, что имеется в виду.
– Пойдем покажу. Так не объяснить, – сказал Мордвин.
Что ж, сбор информации бывает важнее ее осмысления. Пошли глядеть на какие-то часы!
Ким уже был в яме командира роты, и еще пришел командир третьего взвода. На столе посреди ямы стояли большие песочные часы.
Сантиметров тридцать высотой.
Песка в нижней половинке было совсем немного. Струйка сыпалась тонкая.
Коршун валялся на своей койке, не сняв сапог, прямо на одеяле.
– Пришли полюбоваться? – спросил он.
– Нет, – сказал я, – пришли понять.
– А понимать нечего. Все как обычно, только с каждым разом все труднее. У меня в роте половина состава. Как я буду воевать?
Ким посмотрел на небо. Я нутром чуял, как в нем зреет желание воевать не по правилам. В нем был виден профессионал. Из тех профессионалов, которых не выносят начальники. Их в конце концов убивают, чаще свои, чем чужие.
– И сколько будет продолжаться боевое время? – спросил я, стараясь казаться существом разумным и легко обучаемым.
– Это определяется сиреной, – сказал Мордвин.
– А обычно?
– Обычно это определяется сиреной.
– Но у нас еще есть время пострелять, отдохнуть, погулять вокруг? – спросил Ким.
– Только учтите – до врага два шага. А они – ублюдки. И если вы к ним забредете, то никакое мирное время не поможет, – сказал Коршун.
– Тогда на хрен оно нам нужно! – воскликнул Ким с торжеством. Он оказался прав.
– У тебя есть начальник – это я, – сказал Коршун, вытащив из-за пояса кинжал с резной ручкой и рассматривая ее с некоторым удивлением, как археолог, выкопавший предмет из земли. – У меня есть начальник – комполка. У него – командующий армией.
– А кто часы заводит? – спросил Ким.
Он мне нравился с каждой минутой все более. У него была чудесная способность задавать неудобные и неприятные вопросы. И делал он это за меня, оставляя мне возможность побыть в хороших мальчиках.
– Из штаба армии приносят, – серьезно ответил Мордвин.
– В каждую роту?
– В каждую роту.
Я понял, что тут больше ничего не добиться, и сменил тему.
– Скажи, – обратился я к Коршуну, – кто такой тот странный мужик, что нас проверял, допрашивал, сюда привел, – во френче без знаков различия?
– Его зовут Шейн! Граф Шейн, главный разведчик, – сказал Коршун. – Он в штабе армии пополнением занимается. Большая шишка. А если заподозрит, то имеет право личной ликвидации.
– Не понял, – сказал Ким. – За что ликвидация?
– Нет гарантии, что среди пополнения не попадется шпион, – сказал Мордвин. – Это же элементарно.
– А как их определять? По именам?
– Кончай выкобениваться, – сказал Коршун. – Кончай. Если ты провокатор или предатель, зачем тебе подозрительное имя носить?
– Мы уходим. – Я потянул Кима за рукав. – Только скажи, когда нам быть готовыми к войне? Сегодня? Послезавтра?
Говоря так, я уже знал, что не послезавтра, потому что на дне нижнего конуса песочных часов появился маленький холмик.
– Проверьте оружие у бойцов, – сказал Коршун, – смотрите, чтобы все были здоровы. Ты мне за каждого человека отвечаешь! Потом можете отдохнуть. Часика три-четыре.
Когда мы по осыпавшейся траншее возвращались к себе, Ким мрачно сказал:
– Все они тебя учат. Сначала этот Коршун мне нормальным человеком показался, и тут я слышу – проверить оружие. Что это еще за оружие!
– А чем тебе оружие не понравилось?
– Я другое оружие видел, – сказал Ким. И осекся. Он не очень доверял другим. Видно, битый.
А мне это было даже удобнее. Битые ветераны недоверчивы и склонны скептически смотреть вокруг, а когда им вешают лапшу на уши, они быстро соображают, что это не философия, а мучное изделие.
Мне были нужны союзники, без союзников я вообще ничего не смогу сделать. А для того чтобы союзник был по-настоящему полезен, у него должна быть свобода воли. Как ни странно, это афористичное высказывание я услышал из уст Калерии Петровны, на фронтах не бывавшей. Это высказывание родилось в каком-то нашем лабораторном споре о том, как политики от древних времен до Сталина и Андропова добивались верности соратников. Саня Добряк стал доказывать (видно, подслушал у Сталина), что друзей можно сохранять, лишь держа их в неведении о собственном подлом характере или своих тайных делах. Ибо, а тут в дело вступают иезуиты, верность нужна нам для достижения великой цели. Раз так – молчи, кажись ангелом.
– Закурим? – спросил я.
Достал сигареты. Я вообще-то курю много, но по настроению. Иногда могу месяца два не курить, а вдруг сорвусь, и две пачки в день для меня – семечки.
Ким согласился.
– Надо будет получить курево, они обещали, – сказал он.
Мы затянулись. Курить мне не хотелось. Ким присел на корточки у стены траншеи – старая солдатская привычка, принесенная с Востока.
– Что ты знаешь об оружии? – спросил я.
Ким еще раз затянулся, с удивлением посмотрел на горящую сигарету, потом понюхал ее дым и спросил:
– Где ты эту траву достал?
Я и сам уже понимал, что с куревом неладно.
– Обыкновенные, – сказал я. – Я их еще у себя покупал. В Меховске.
Мне нужна была его реакция. Реакции не последовало. Он даже не переспросил меня.
– Дерьмо твои сигареты, – сказал Ким.
– Так что ты об оружии говорил? – спросил я.
– Видел другое.
– Какое?
– Настоящее. – Ким насупился. Он ловил ускользающую мысль. Потом упрямо помахал сизыми кудрями – покраснел еще больше, чем обычно, – вишневым стал. Но не вспомнил. И ему было неловко передо мной. Он чувствовал – что-то неладно. – А ты знаешь? – спросил он после тягучей паузы.
– Кое-что знаю, – сказал я. – О «калашникове» знаю. О гранатометах знаю, о бэтээрах. О минах...
– Ну конечно, – сказал Ким, но не вспомнил.
...Бывают такие жучки или мокрицы, что живут в подземельях. У них кожа становится полупрозрачной и бесцветной. Такое насекомое – только ростом с полчеловека – спешило по траншее. И замерло, растворившись в стенке. Лишь лучик света от облака, плеснувший на лысину, выдал патер-ламу, который снял с себя красный халат и колпак и спешил, незаметненький, к себе в норку. Вернее всего, мои последние слова он слышал – иначе зачем ему замирать и затаиваться?
