Джоан Виндж - Псион

Через стол она протянула руку и взяла мою. Она поцеловала меня — я весь наполнился ее чувствами и такой нежностью, какой еще не испытывал.

— Спасибо, Кот, — прошептала она, — ты лучший, единственный мой настоящий друг. — И снова подняла на меня глаза, глаза цвета грозовых туч.

Но она никогда не сможет изменить своей любви к Зибелингу. Когда это стало мне ясно, что-то перевернулось внутри, как будто в меня попал осколок ее боли.

Внезапно я вновь стал пятилетним мальчиком, обиженным до горючих слез на весь мир. Ну почему именно он? Почему его избрала судьба на эту роль, почему не меня? У меня никогда ничего не было!

Но говорят, любовь слепа, любовь — сумасшествие, любовь безжалостна и способна испепелить твое сердце. Джули научила меня проникаться чувствами других, и я знал, что никогда не смогу остановить то, что чувствую по отношению к ней.

Я обошел стол и нежно обнял ее, представив на минуту, что она принадлежит мне, а потом сказал:

— Все будет хорошо, я обещаю тебе.

И я вышел из дома в ночь.

Глава 15

Я включил свет.

— Как ты сюда попал? — Фигура Зибелинга отделилась от кресла, где он сидел, словно окаменев в темноте своей комнаты. Выражение его лица стоило того, чтобы преодолеть путь к его жилищу.

— Секрет старого воришки, — ухмыльнулся я. — Теперь вы спросите, какого дьявола мне здесь надо. Я здесь потому, что осталось только двое в этом городишке, на кого вы можете положиться, и вы больно ранили обоих. Я пришел сюда, чтобы ты кое-что для себя уяснил, слышишь, ты…

— Убирайся!

— Н-да. — Я покачал головой и двинулся к нему, чувствуя обиду и злость, которые при виде Зибелинга всколыхнулись опять. — Я не уйду, пока ты не выслушаешь то, что я должен тебе сказать. — Я схватил его за толстый свитер и прижал к стене. Он сопротивлялся, но у него не было богатого опыта уличных боев. Я нажал на болевую точку — он вскрикнул и затих. — Вот так-то лучше, док. Я могу быть тем, за кого ты меня принимаешь, когда меня вынуждают. Не советую делать это, ибо тогда я перестану быть самим собой. — Я отпустил Зибелинга и отступил. — Мне надо, чтобы ты меня выслушал.

Он отделился от стены, его взгляд был полон замешательства и внезапно возникшего страха. Он потер шею.

— Хорошо. Говори, зачем пришел. — Он вновь сел в глубокое мягкое кресло, чувствовалась его возросшая тревога.

— Во-первых, повторяю еще раз — мы в одной лодке. — Я не стал убеждать его, открывая сознание, потому что он был уверен, что я поступлю именно так. — Знаю, что вы не желаете поверить в это, потому что вам, как никому другому, известно, что у меня достаточно причин сделать вам больно. Вы уверены в том, что я — всех побоку, кроме себя, а как иначе? Разумеется, вы сами — образчик любви к ближнему. Поверьте, я сталкивался с такими экземплярами, как вы. Но, слава Богу, встречаются и порядочные люди. Такие, как Джули, как Дир. А Рубай… — Я вздохнул. — Вы даже не представляете себе, кто он на самом деле. Я — я знаю! У него ледяное сердце, он психопат; все, что вы можете вообразить о нем, не идет ни в какое сравнение с его истинной сущностью. Он уничтожил Дира с наслаждением, и я намерен расквитаться с ним за это. Я скорее отсеку себе руку, чем стану на него работать, — можете вы это понять? Я сделаю все, что в моих силах, чтобы уничтожить его и обезопасить Джули. Слышите вы — все! Если даже мне придется заодно спасти и вас, — я опустил взгляд, — может, мне придется оказать вам эту услугу. — Я поднял глаза. — Но повторяю, сделаю это очень неохотно.

Зибелинг еще глубже вжался в кресло, уставившись на меня.

— Вы решили, что все потеряно, когда погиб Дир, разве не так? Вы заманили нас в эти игры, а теперь уверили себя в том, что мы ни на что не годны, обречены и что в этом ваша вина. — Я почувствовал, что прав. Добро пожаловать в клуб «Последний Шанс». — Что же, теперь время играть по моим правилам. Вы подняли лапки кверху, от всего отказались, на всех наплевали; вы собирались сидеть здесь и ждать, пока все закончится. Точно так же, как вы вели себя всю жизнь после смерти жены и сына. Бьюсь об заклад, они гордились бы, если бы увидели, из чего вы сделаны…

Его пальцы глубже впились в мягкие подлокотники кресла, как будто это была живая плоть.

— У меня есть выход — я нашел его после того, как вы сдались, и рисковать в этой игре буду только я. Рубай отсылает меня на шахты, потому что доверяет мне. Он рассчитывает, что я установлю с ним мысленную сцепку и укажу ему путь на шахту. Однако я обведу его вокруг пальца — скажу руководству шахт всю правду. Они пришлют сюда подразделения охраны и спасут вас. Вам не о чем беспокоиться.

— О Господи! — Он уставился на меня. — Если бы я мог тебе верить…

— Только приложите усилие. — Я отошел от стены и стал ходить туда и обратно в небольшом пространстве перед ним. — Впрочем, как вы можете верить мне, если считаете, что даже Джули обманывает вас? Вы наплевали на нее — вот что вы сделали. Постарались, чтобы она полюбила, а потом заявили, что она для вас пустое место. Ты считаешь, я эгоист, ты, сукин сын? Да посмотри в зеркало! — Я повернулся к нему. — Ты бы давно был у Рубая в когтях, если бы это не убило Джули. Ты, ублюдок, ты не стоишь ее пальца, ты не заслуживаешь называться человеком…

Я не закончил свою тираду, потому что услышал, как его сознание кричит:

— (Знаю, знаю!)

И тут я понял, что Джули была права: единственный человек, которого ненавидел Зибелинг, был он сам. Он не мог смириться с тем, что его семья погибла, а он продолжает жить, — и он перестал жить, предоставляя телу лишь создавать видимость жизни. Проводя исследования в институте, он страдал не меньше псионов, которых он старался вернуть к нормальной жизни, но у него не было никого, кто бы выслушал, понял и разделил с ним его потерю. В программе исследований в Институте Сакаффа он пытался помочь людям, как бы завоевывая добрым делом право на жизнь. Но все его усилия привели к гибели хорошего человека, а сам он, заодно с Джули, оказался в безвыходной ситуации. Лицо его выражало отчаяние.

Он любил ее, любил глубоко. Будь я слеп и глух одновременно, я все равно почувствовал бы это — настолько сильным было его чувство. Он причинял ей боль только потому, что боялся потерять ее, боялся смерти — ее и своей. Я видел, насколько он нуждался в ней, как горячо стремился к тому, чтобы все наладилось, чтобы он перестал терзать себя и других. Но он поддался испытанной привычке — бежать от собственной вины, будучи уверенным, что все кончено.

Зибелинг молчал, как будто ему нечего было сказать.

Я хотел бы по-прежнему ненавидеть его, но почему-то не мог. Похоже, я проник в самые глубины его сознания, и больше того — наконец понял то, что увидел. Я был уже не тем уличным мальчишкой с опустошенной душой, которого бросили к нему в день, когда я увидел Джули впервые, и не тем псионом-профаном, которому еще предстояла встреча с гидранами. Я изменился. Изменился больше, чем если бы мой Дар просто возродился во мне, и, желал я того или нет, я внезапно понял, что не могу больше сыпать соль на раны врага, так же как не могу отречься от любви к Джули… Все гневные слова, готовые слететь с языка, ушли вместе с выдохом.