Йонтра - Тима Феев
После этих слов Скит, все еще слегка вздрагивая и явно поспешая, пополз к своему дому. Слушатели же, напротив, вполне спокойно себе переговаривались и потихоньку расходились. На них сегодняшняя история произвела, по всей видимости, куда меньшее впечатление, чем на самого рассказчика.
26. Путь домой
– Я не буду вам, уважаемые слушатели, рассказывать сегодня о том, зачем и по какой причине снова вернулся на Тэю. Полагаю, это и так всем понятно. Могу только сказать, что ничто более в этом мире уже не сможет переменить моей веры в добро, а также в то, что все мы, и разумные, и неразумные существа, состоим из света. Что в нас не только эта, – Скит щелкнул себя по боку, – грубая плоть. Но обо всем по порядку.
В прошлый раз я остановился на печальном итоге своего путешествия к центру Галактики, когда фактически погиб и был навеки погребен в бездне сингулярности. Однако, как это выяснилось уже очень скоро, все было и так, и не так. С учетом моего комплексного состояния, уничтоженной и, так сказать, погребенной, оказалась всего лишь действительная часть моей сущности. Мнимая же ее часть оставалась все еще свободной и благодаря, возможно, случайности, а, возможно, и по каким-то иным, неведомым мне причинам, была выброшена за пределы черной дыры. Впрочем, все что от меня оставалось тогда, представляло из себя уже не трехмерный, а всего лишь двухмерный объект, который посредством тоннельного перехода смог пересечь незримый барьер между внутренним и внешним горизонтами событий. Но и это было еще не все. В результате всех тех странных метаморфоз и именно в двухмерном мире я обрел удивительную способность видеть в нем такие вещи, различить которые в нашем трехмерном мире было бы для меня совершенно невозможно.
Например, я мог видеть ту духовную общность, что связывала меня с Тио, и благодаря которой он все же не сгинул в бездне сингулярности. Был даже такой момент, когда мы с ним оказались по разные стороны той чудовищной воронки, безмолвно и неумолимо поглощавшей все и вся. Тио внутри, а я снаружи. Словно скрепленные длинной световой лентой, мы безвольно висели с ним некоторое время, плавно раскачиваясь из стороны в сторону. Но постепенно я начал перетягивать его на себя, пока наконец он не выскочил из черной дыры и, промелькнув у меня над головой, не скрылся где-то в туманной неизвестности. Я же с обрывком той ленты, что нас соединяла, спланировал медленно вниз. И именно тогда, взявшийся словно из ниоткуда, но сразу заполнивший все пространство вокруг, возник тот удивительный и безмерно-таинственный голос.
Потом-то я, конечно, смог более или менее понять, что это такое было. По всей видимости, это я сам и разговаривал с самим собой, а, точнее, некто говорил и за меня, и за кого-то другого, мне неизвестного. Тут следует также еще отметить, что все, что происходило тогда, я, в отличие от периода падения в сингулярность, до сих пор прекрасно помню. И мне даже ничего не пришлось записывать. Слова же, произнесенные тогда я могу повторить и сейчас, как будто слышал их совсем недавно.
Тот же, самый первый мой разговор с самим собой, а, точнее, с кем-то мне неизвестным, начался с «моего» мысленного вопроса о природе того мира, где я очутился. Голос отвечал:
Ты не находишься нигде, но только здесь и лишь сейчас.
Из мира вышел ты из тьмы, но это радостно для нас.
И помогу тебе я, верь, и слушай ты мой светлый глас.
Тебе чудесно повезло, никто не сможет повторить.
Тот горький путь, где никому и никогда уже не быть.
Прими же ты свой дивный дар, не будет проку от него, коль бросишь ты, что начал я, не завершив уж ничего.
– Странная речь, не правда ли? – Скит посмотрел на слушателей. – Но зато вполне понятная и даже какая-то успокаивающая. И действительно, оглядевшись вокруг, я увидел, что находился в невероятно огромном, почти бесконечном светлом пространстве. Что где-то очень далеко был виден ярко-белый конус, уходящий ввысь. Стенки которого постепенно сужались к вершине, изгибаясь внутрь как по параболе. Где же он заканчивался там, наверху, из-за его огромной высоты разобрать было вообще нельзя. От его основания в разные стороны простиралась бескрайняя светлая пустошь, более всего походившая на океан. Она была такой же белой, как и сам конус, но при этом вовсе не твердой. Поскольку ее поверхность, возмущаемая круговыми быстрыми волнами, слегка колыхалась. А где-то высоко надо мной были видны черные сгустки чего-то плотного, блестящего и почти живого, между которыми тянулись такие же черные перемычки. Они также едва заметно колыхались, но производили при этом совершенно иное впечатление. «Видимо, из одного такого сгустка я и выпал сюда», – подумал я в тот момент. И тогда же я вновь услышал свой голос:
Ты думай, бедный йонтра, знай, не будет счастья там тебе.
Ты только здесь и можешь быть. Не с чернью, бедный, никогда.
А лишь со светом навсегда.
Теперь же глупый ты совсем, и плоский ты и разум твой.
Но помогу тебе сейчас и научу тебя я быть.
И будешь мудрым ты всегда, но не узришь меня тогда. Уйду я от твоих очей.
Но память вечную храня, ты не забудешь никогда ни слез, ни света, ни речей.
– Теперь я, кажется, начинал понимать смысл того, что со мной произошло. Действительно, все выглядело так, словно я очутился где-то под пространством-временем. Но воспринимал все лишь в двух измерениях. Отчего и видел мир как бы снизу и плоским в виде купола. А те черные сгустки, колыхавшиеся наверху, были обыкновенными галактическими центрами, полными бесконечно сжатой барионной материи. Связанные между собой тонкими длинными перемычками, они походили на огромную, бесконечно-протяженную грибницу или на хаотически сплетенную паучью сеть.
Сам же в тот момент я представлял из себя лишь некую оболочку себя прежнего. Пустую и прозрачную. Да к тому же и очень легкую, по-видимому, поскольку мог свободно передвигаться по поверхности того белого океана, что простирался вокруг. Подумал я и о Тио. Что с ним теперь? Ведь он, и это я точно помнил, также выбрался за пределы черной дыры, хотя и не спланировал вниз, как я. И тут, словно отвечая на мой вопрос, снова возник тот странный голос:
О друге не тужи своем. Он в безопасности теперь.
Ты прежде в тьму его завел, но спас же дружбою своей.
И боль, и
