Альгис Будрис - Падающий факел

И разве я передумал? Если я не могу ничего сейчас вспомнить об этом, то может быть этого и не случалось вовсе, может быть я просто убедил себя в том, что это произошло? Кто сказал, что я обычно думаю, что делаю? Кто сказал, что мир устроен именно так, как мне кажется? Все, что у меня осталось, это моя память, только на нее я могу опереться. Но память великая изменщица, и моя память здесь тоже не исключение – может быть, мне все только кажется? Мог мой разум отредактировать прошлое, покрыть мхом все зубцы фактов, так чтобы они сделались зелеными и веселыми, гораздо более приятными на вид чем были в исходном состоянии?

О, Господи! вскричал про себя Ральф Вайерман, я узник своего разума, а мой разум вполне человеческий – всего-навсего человеческий, все так же пытающийся придать событиям вид более приятный, с которым я мог бы продолжать свое существование, старающийся так все сорганизовать, чтобы последняя моя мысль под этим небом была радостной, а не печальной – ох, ну почему именно это стало для меня предметом высшей необходимости! Почему я не понимал этого, когда был моложе! Но сейчас уже чересчур поздно – столько всего уже осталось позади. Изменить теперь ничего нельзя, все безвозвратно кануло в вечность. Или, может быть, я уже сделал это, изменил и исказил истину, и теперь в том безвременном и бездумном мире, куда я уйду, ставшим лживым и пустым, мне не будет покоя?

– Мистер Вайерман, – обратился капитан Лэмбли к Майклу. Не к Ральфу Вайерману. – Нам нужно кое-что обсудить. Мои корабли не могут оставаться здесь вечно. Пришельцы отброшены за пределы Солнечной системы, но чтобы сокрушить их в этом районе галактики окончательно, нам нужно снять блокаду и нанести удар с фланга.

Майкл поднял на Лэмбли спокойный взгляд.

– Уверен, что вы знаете, о чем говорите, капитан, – ответил он. – Но рассуждая о расстояниях в сотни световых лет и сражениях космических флотов, вам не стоит забывать, что победой над пришельцами, по крайней мере в нашей планетной системе, вы обязаны моему отцу. Он только что узнал, что его часть работы выполнена. Знаете, если человек несет свой крест несколько десятков лет подряд, а потом, когда наконец удается снять ношу с плеч, ему даже не дают передохнуть, это вряд ли кому понравится. Ваш флот должен продолжить блокаду – а сейчас давайте пройдем в мою штабную палатку и там продолжим обсуждение политических аспектов.

Сын мягко положил руку на плечо отца и проговорил:

– Пойдем, нужно идти.

Сидя вместе со всеми за грубо сколоченным деревянным столом в палатке Майкла и перебарывая дремоту, Ральф Вайерман прислушивался к тому, как его сын расправляется с капитаном Лэмбли и вершит дела с ОЦС.

– Но послушайте, – говорил Лэмбли голосом раздраженным и не слишком уверенным, – мы ведь очень много для вас сделали – установили блокаду Земли, снабдили оружием, доставили членов старого «правительства в изгнании», признали ваш статус. И теперь, получается, что вы ничего не желаете отдавать взамен. Никаких торговых концессий и льгот, никаких выплат по репарациям – ничего, господи, совсем ничего!

– Да, это так, – ответил Майкл Вайерман. – Мы благодарны вам за помощь. Без нас вы не смогли бы одолеть пришельцев. Война была бы вами проиграна!

– Война была бы нами проиграна? Но ведь это не только наша война, это и ваша война тоже!

– Что означает, что мы союзники. Но разве можно требовать выплат от своих союзников и экономических льгот на их территории? Разве этично так поступать? Свои обязательства перед вами мы выполнили с честью – что еще вы хотите получить? Вы только что сами сказали, капитан, – это и ваша война тоже. Победа уже принесла вам немалую выгоду. Ровно столько выгоды, сколько может извлечь из войны любое правительство.

– Вайерман, не забывайте о том, что в любой момент мы можем снять блокаду, и пришельцы вернутся и не оставят от Земли камня на камне – вот такой будет ваша выгода! Вы еще позовете нас обратно!

– Капитан, вы отлично знаете, что ваше правительство не снимет блокаду, – медленно проговорил Майкл Вайерман, качая головой. – Что ваше правительство говорило своему народу, начиная эту войну? Что в некоторых приграничных областях Центавр вошел в экономические противоречия с инопланетными расами, требующими теперь разрешения – или же что флот Центавра вылетает на помощь оккупированной Земле, родины предков? Капитан, я очень хорошо знаю ваше правительство. Это очень хорошее правительство, но к сожалению оно почему-то думает, что обычным людям необходимо предоставлять благородные объяснения различных не слишком симпатичных реалий жизни. Нет, капитан – ваше правительство никогда не снимет блокаду и не позволит пришельцам вновь захватить Землю, потому что в этом случае возмущенное население ОЦС потребует от кабинета министров отставки.

Лэмбли сидел за столом, сгорбившись и стиснув кулаки, его спина окаменела от напрягшихся на ней мышц.

– Мистер Вайерман…

– Мне жаль вас, капитан. Жаль, что ваше правительство избрало для неблагодарной роли посланца столь преданного и исполнительного офицера, как вы. Думаю, что это назначение было сделано только потому, что после свержения Хамиля развитие событий могло идти только по одному сценарию. Это было ясно. Все было предрешено, и вас подставили. Теперь вас наверняка разжалуют – ведь нужно же будет на ком-то сорвать злость. Скорее всего, вам предложат выбирать – или разжалование и позор, или командование ударными частями космического флота, что означает неминуемую гибель. Уверен, что вы уже сделали свой выбор.

Лэмбли тихо поднялся из-за стола.

– В десятку, мистер Вайерман, вы отличный стрелок. Вижу, что будущее Земли в надежных руках.

Майкл поднял на капитана Лэмбли глаза.

– Я просто исполняю свой долг.

2

Ральф Вайерман стоял на краю утеса рядом с сыном и рассматривал открывающийся с высоты вид. Происшедшие в Майкле перемены все еще не укладывались у Ральфа в голове. Он все еще не понимал своего сына.

– Каждый день я узнаю что-то новое, отец, – говорил ему Майкл, подкрепляя свои слова усталым жестом руки. – Каждый день что-то новое о том, как нужно вести себя, что лучше, а что хуже. Это происходит чисто автоматически. Этому может научиться любой.

– Ты ошибаешься, – быстро заметил Ральф.

– Мне очень жаль, папа, но это так. То, что кажется тебе очень сложным и непростым делом, в действительности похоже на то, что чувствует и видит ребенок, впервые столкнувшийся с другим ребенком. Наступает время узнать, что принадлежит по праву тебе, а что чужое и что в этом случае делать и как прийти тут к полному соглашению. Сначала ребенок все тянет к себе, но его маленький оппонент поступает точно так же, дело доходит до драки и слез и кое-что из игрушек оказывается разорванным на куски и ломается, но в конце концов через обиды и боль границы собственности все-таки устанавливаются. Со временем ребенок превращается во взрослого, он не забывает ничего – он помнит всю несправедливость, на которую приходилось идти и с которой его заставляли мириться – подлость, обман и обессиливающие драки. Человек внезапно осознает, что в прошлом совершал ошибки, предавал и унижал, но теперь делать нечего, и он живет дальше с тяжелой памятью о своих проступках. Человек так устроен, что продолжает жить. И вот он живет и, пытаясь взять реванш за прошлое, грешит в настоящем и с возрастом видит, что его ошибки уже не могут породить ничего кроме ошибок – стыд порождает новый стыд, а предательство занимает в душе его не меньшее место, чем вера. Потом человек смиряется и живет дальше, уже махнув на все рукой. На этом все заканчивается. Он уже не может сам вести себя. Он способен только делать что-то для других, потому он видит окружающих такими, как они есть, а не такими, как те себя представляют, и таким образом мы все помогаем друг другу.