Йен Уотсон - Внедрение

Кайяпи и Брухо оставались в уединении до наступления вечера третьего дня. Затем молодой индеец появился на пороге с видом усталым и в высшей степени загадочным. Он был похож на стайера на финише. Кайяпи созвал толпу, с края которой маячил ученик колдуна, с тем же бледным лицом, словно одержимый неизвестной науке ментальной проказой.

Когда народу собралось достаточно, Кайяпи вошел в хижину и вывел за собой старика. Кровь запеклась на его носу и губах сухой черной коркой, обсиженной мухами, смахивать которых у шамана не было сил. Его раскраска потекла, и он стал походить на комок раздутого пластилина с лобком из перьев макао или на упавший в лужу воланчик для бадминтона.

Старый шаман посмотрел на грязь, оставшуюся от потопа, и улыбнулся.

И следом за ним, с нарастающим воодушевлением, загоготало все племя шемахоя.

Расхохотались они не на шутку, смех раскатился по пустоши, отгоняя последних гремлинов наводнения. Из всего мужского народонаселения один только наследник Брухо отказался смеяться, сохранив суровое, натянутое выражение лица, - и вскоре увильнул куда #8209;то в сторону, поджав хвост. Кайяпи гомерически расхохотался ему вослед, окончательно убрав соперника со сцены.

После чего Брухо с Кайяпи торжественно направились в хижину, где лежал ребенок.

Кайяпи выгнал Честера и Цвинглера за дверь категоричными жестами, взял старика под руку и проводил внутрь. Соул приблизился к Пьеру.

- Что они собираются делать с ребенком? Не знаешь?

Пьер только пожал плечами, столь же неприступный, как и Кайяпи.

Они оставались внутри долгое время - пока не появились звезды и свет луны не упал на вырубку. Честер и Цвинглер стояли бок о бок с индейцами, взволнованно прислушиваясь. Честер все крутил свое стреляющее дротиками пневматическое ружье, а Цвинглер, не изменяя привычке последних дней, поглядывал на циферблат. За исключением жертвенных огней на платформах, это было точное повторение того, что случилось три дня назад во время потопа и рождения ребенка. Спустя некоторое время из #8209;за дверей донесся громкий стон, которому вторила собравшаяся в отдалении толпа женщин племени: за время последних событий им доставалась роль исключительно безмолвных наблюдателей. Это был подражательный стон - стон роженицы, на который мужчины племени отвечали коротким лающим смехом.

- Этот спиногрыз давно бы сдох от голода, если б не я, - проворчал Честер. - Надо же, какое стечение обстоятельств - как вы выразились, мистер Цвинглер.

- Они очень хорошо знают, что делают, - высокомерно отбрил его Пьер с оттенком некоторого религиозного ханжества, как показалось Соулу.

После этого обмена стонами и смехом под лучами луны Брухо вновь появился на пороге хижины, чтобы обратиться к своему народу.

Пьер снисходительно перевел:

- Перемены идут на убыль. Позвольте мне рассказать вам новую историю о том, как змей вышел из камня и свернулся снаружи, с другой стороны камня, в котором сидел. Брухо объясняет отсутствие глаз у ребенка тем, что они просто ему не нужны. Глаза - это отверстия, через которые смотрит мозг. Мозг же этого ребенка уже снаружи - выглядывает из головы, и видит, и узнает нас, не имея глаз, потому что смотрит самостоятельно…

- Я просто в восторге от находчивости этого парня.

- Да ведь это же рождение мифического мышления! Оно может вызвать самые широкие и непредсказуемые изменения в этом народе, замешанном на инцесте.

- Чертовски хитер в использовании обстоятельств, сказал бы я. Три дня у него ушло на придумывание алиби.

- Если бы мы с таким же успехом могли объяснять собственные культурные потрясения, - вздохнул Соул.

- Совершенно верно! - выпалил Пьер, одарив его первым приязненным взором за последние часы.

Затем Кайяпи вынес изувеченное дитя на свет луны - оно кричало настойчиво и пронзительно, точно котенок.

- О господи, осторожнее, - прошептал Честер, напрасно сжимая в руках ружье.

Кайяпи воздел ребенка на поднятых руках - к звездам и луне - и грациозной походкой направился меж мужами племени шемахоя.

Брухо, запинаясь, продолжал свою речь возле двери:

- Большой #8209;большой голова пришел со стороны. Сны теперь должны оставить народ шемахоя? - спрашивает он. Нет, потому что Кайяпи - мой сын, который пришел Извне, который знает Внешний Мир, и он должен положить сны обратно в камень шемахоя. Как? Следите за ним. Вода отошла от ше #8209;во #8209;и - это дерево, на котором растет мака #8209;и. Мать мака #8209;и ушла лечь в руки ше #8209;во #8209;и.

Брухо проковылял к толпе, которая тут же расступилась и пала пред ним и Кайяпи, и Кайяпи понес сквозь нее ребенка в джунгли, воздымая высоко над головой.

Они подошли к дереву, на котором Честер разместил тело роженицы, - оно так и находилось в развилке ствола, никем не прибранное.

- Эй, это что, и есть то самое дерево?!

- Откуда я знаю, черт подери! - огрызнулся Пьер. - Я же говорил, что ни разу не видел его.

- Неслыханное совпадение, - усмехнулся Честер, растягивая свои негритянские губы. - Может, он просто знал заранее… кто #8209;нибудь прибежал к нему и рассказал, где я оставил труп. Ну каждая капля воды на мельницу этого прохиндея!

- Может, Брухо предсказал это, - хмыкнул Цвинглер.

- Заткнитесь! Он говорит, что она погребена в небесах - видимо, имеет в виду воздух, а не землю - так что у мака #8209;и есть вместилище для возвращения в землю, и новые сны придут к шемахоя…

- Он собирается отделаться от ребенка, я же говорил вам - я это за милю учуял!

- Проклятье, Честер, мы бессильны - смотри! - будь наблюдателем.

- По крайней мере, пока не услышишь шума вертолета, - хмуро усмехнулся Пьер.

- По крайней мере, хотя бы до этого.

Кайяпи опустился на колени перед корнями дерева, положил тельце на еще влажную землю и стал рыться в грязи, точно собака, которая собирается спрятать кость.

Он копал яму.

Пригоршню желтой глины он запихнул себе в рот, прожевал и проглотил.

- Брухо говорит, что он возвращается к народу шемахоя - к внутренней жизни в племени - внося с собой то, что оставалось извне, сны спасения.

Кайяпи схватил ребенка - и женщины застонали в унисон, а мужчины отозвались утробным лающим смехом.

Внезапно Кайяпи поднес ребенка ко рту и вцепился зубами в мозговую грыжу. Несколько минут он терзал жертву, точно дикая собака или стервятник, - а женщины в это время стонали, а мужчины смеялись - пока не ободрал мозг с расколотого черепа.

Соула стошнило при виде того, как язык Кайяпи глубоко вошел в младенческий череп, слюнявя его людоедским французским поцелуем.

Наконец он запихнул пустую оболочку иссякнувшего тела в вырытую яму, не касаясь остатков мозговой плоти, сгреб и утрамбовал землю, с самоуверенной ухмылкой похлопав по ней ладонью…