Морис Ренар - Доктор Лерн, полубог

При этой мысли я разрыдался от всего сердца, сидя напротив этого странного покойника. Но сардоническая улыбка, оставшаяся на губах после гибели злодея, раздражала меня. Я с трудом устранил ее, изменив положение затвердевших уже губ по своему вкусу.

Когда я отошел от покойника, чтобы лучше судить о своей работе, кто-то тихо постучал в дверь.

— Это я, Николай, я… Эмма…

Несчастная девушка. Сказать ли ей правду? Как она отнесется к такой невероятной проделке судьбы?.. Я ее хорошо знал. Над ней столько раз смеялись, что она не поверит и упрекнет меня, говоря, что я ее мистифицирую… Я промолчал.

— Отдохни, — сказала она шепотом. — Варвара тебя сменит.

— Нет, спасибо. Я не хочу. Оставь меня.

Я должен бодрствовать у тела моего дяди. Я приписал ему слишком много позорных поступков и хотел бы вымолить свое прошение у его памяти и у памяти моей тетушки.

И вот почему, несмотря на разыгравшуюся бурю, мы провели всю ночь вместе: покойник, портрет и я.

На заре Варвара пришла сменить меня, и я вышел на предутренний воздух, холод которого действует так ободряюще на кожу, разгоряченную бессонной ночью.

В осеннем парке пахло увядшим запахом кладбища. Сильный ветер, бушевавший всю ночь, сорвал с деревьев все листья, и моя нога утопала в густой массе их; на скелетах деревьев совершенно не видно было листьев за редкими исключениями, да и то нельзя было сказать с уверенностью, листья ли это, или воробьи. В несколько часов парк сделал все необходимые приготовления к зимовке. Во что превращалась великолепная оранжерея во время морозов?.. Может, быть, мне удастся пробраться в нее, пользуясь суматохой, возникшей у немцев благодаря этой неожиданной смерти. Я направился в ту сторону. Но то, что я увидел издали, заставило меня ускорить шаги. Дверь оранжереи была открыта, и из нее валил едкий черный дым, пробивавшийся также и из отверстий окон.

Я вошел в нее.

Средний зал, аквариум и третья комната представляли картину полного разрушения. Там все разрушили, разбили, подожгли. Посередине всех трех помещений были нагромождены груды хлама; там лежали в чудовищной смеси разбитые горшки, сломанные растения, куски хрусталя, венчики морских растений, истерзанные цветы, околевшие животные: короче говоря, три отвратительных навозных кучи, в которых была заключена вся удивительная, приятная, трогательная или отталкивающая жизнь этого тройного дворца. В одном углу догорали еще тряпки, в другом, в куче пепла, корчились полуобгоревшие ветки самых компрометирующих растений. От обгоревших костей шел смрад. Не подлежало никакому сомнению, что этот грабеж устроили помощники, чтобы уничтожить следы своих занятий и опытов, и я не слыхал ничего из-за разразившейся бури. Но они, должно быть, не остановились на полдороге…

Чтобы убедиться в этом, я отправился на кладбище, на лужайку. Там в открытой яме лежали только кости и скелеты некоторых животных, по большей части без голов. Клоца там не было. Нелли также.

Но грабеж лаборатории произвел на меня впечатление шедевра. Он указывал на врожденную способность к этому делу людей в общем, и в особенности некоторых народностей. Я совершенно без помехи прошел по всем помещениям, так как окна и двери были открыты настежь. На дворе остались только живые животные, не подвергнувшиеся никаким опытам; остальных я открыл немного позже. Тут, значит, ничего не было испорчено. Но операционные залы, наоборот, носили следы полного разрушения: там царил неописуемый хаос из разбитых склянок, смешавшаяся жидкость которых образовала на полу целое фармацевтическое озеро. Изорванные в клочки книги, заметки и тетради валялись вперемешку с исковерканными инструментами и аппаратами. Наконец, большая часть хирургических инструментов исчезла. Негодяи удрали, унося с собой секрет производства цирцейской операции и изобретенные для нее приспособления. Действительно, войдя в их павильон, я нашел там всю мебель вверх ногами, комоды и шкафы опустошенными и понял, что три сообщника сбежали.

Выходя из разграбленного дома, я заметил голубоватый дымок, поднимавшийся сзади левого крыла постройки. Он поднимался над кучей наполовину обуглившихся остатков, ужасный, отвратительный запах которых вызывал тошноту. Все же я подошел к ней и увидел, как один из остатков, зашевелившись, отделился от этой отвратительно пахнувшей кучи: это оказалась хромая, наполовину изжарившаяся крыса, которая, сойдя с ума, бросилась мне в ноги. В ее черепе, сквозь круглую дыру, был виден кровоточащий мозг.

Охваченный ужасом, отвращением и жалостью, я ударом каблука прикончил муки последней жертвы этих чудовищ.

НОВЫЙ ЗВЕРЬ

Под влиянием вполне естественной при таком злоключении апатии, господин окружной врач ничего не проверял и ничего не осмотрел. Я рассказал ему об обмороках моего покойного дяди, о его собственной уверенности в том, что у него порок сердца, и г. окружной врач выдал мне свидетельство о смерти и разрешение похоронить дядю.

— Доктор Лерн, действительно, умер, — сказал он, — и наша миссия заключается, если вы позволите, только в подтверждении этого факта. Что же касается прочего, то у нас нет права заниматься исследованием причин, которые могли бы нас привести к тому, чтобы вступать в споры с таким выдающимся ученым и заставить его умереть не от того, от чего он утверждал.

Его похоронили в Грей-л’Аббей без всякой торжественности и без скопления народных масс.

После этого мне пришлось употребить десять дней на то, чтобы разобраться в делах этой непостижимой двойственности, никогда не встречавшейся до сих пор амальгамы из убийцы и его жертвы: Клоц-Лерна.

В течение своего феноменального существования, приблизительно около четырех с половиной лет — он не составил никакого завещания. Это явилось для меня доказательством, что вопреки его мрачным предсказаниям, смерть настигла его неожиданно для него самого; потому что в противном случае не подлежало никакому сомнению, что он сделал бы все возможное и невозможное, чтобы лишить меня наследства. Но в бюро, в закоулке я нашел то завещание дяди, о котором он мне писал. Он назначал меня своим единственным наследником.

Но Клоц-Лерн заложил и перезаложил имение и, кроме того, наделал массу долгов. Моей первою мыслью было затеять процесс; но тут же меня поразила абсурдность его, и я понял, какая кутерьма поднимется среди юристов при известии о такой подмене личностей, о таком, непредвиденном сводом законов, подлоге, об этом противоестественном и противозаконном захвате наследства, об этом закладе чужого имущества под видом своего. Приходилось подчиниться всем последствиям этого феноменального мошенничества и молчать обо всем происшедшем из боязни самых скверных инсинуаций.