Филип Дик - В ожидании прошлого

– Спасибо. Кстати, вы не скажете, что там у вас записано о моем месте работы? Я его недавно сменил, может быть, у вас устарели данные.

– Здесь написано, что вы главный хирург-трансплантолог Кайзеровского фонда в Окланде.

– Верно.

Эрик немедленно позвонил в справочную и узнал номер Кайзеровского фонда.

– Доктора Арома, пожалуйста.

– А кто его спрашивает?

На миг он растерялся.

– Скажите, что это... звонит его младший брат.

На экране появилось его постаревшее отражение, вывернутое наизнанку, где правое поменялось с левым.

Его двойник узнал себя.

– Я ждал твоего звонка. Теперь слушай, я скажу тебе, чего не знает дежурная. Этот прибор на самом деле искусственный мозг, точнее, часть мозга – то, что нам удалось смоделировать. Он вживляется под крышку черепной коробки и заменяет лобные доли до конца жизни.

– Мозговой протез?

– Да, но над ним еще предстоит много работать.

– Так что ничего утешительного?

– Нет, – покачал головой Арома-старший.

– Так ты считаешь, если бы мы с ней не развелись...

– Это ничего не изменило бы. Поверь, в некотором смысле развод накладывает большую ответственность. Тем более ей стало гораздо хуже именно после развода.

– Неужели нет выхода?

Эрик Арома из две тысячи шестьдесят пятого покачал головой.

– Что ж, спасибо за откровенность.

– Всегда нужно быть честным с самим собой. Желаю удачи.

– В чем?

– В оформлении развода, разумеется, – это тягостная процедура. Но все когда-нибудь кончается.

– А чем кончилась война?

Арома-старший усмехнулся.

– Война? Какая война, ты слишком погряз в личных проблемах, чтобы обращать на это внимание.

Эрик повесил трубку и вышел на залитые солнечным светом улицы.

Вот она, Тихуана десять лет спустя. Никакой войны, никакой Звездной Лилии. Место уличных торговцев-робантов сменили риги, свободно расхаживающие по тротуарам. Вскоре он наткнулся на аптеку, где покупал JJ-180. Все было прежним, только с витрины пропали костыли и протезы – верный признак отсутствия войны. Вместо них Эрик заметил странный аппарат. Наклонившись, он прочел надпись на испанском: прибор гарантировал усиление потенции, позволяя «достигать неограниченного числа оргазмов, один за другим, практически без перерывов».

Усмехнувшись, Эрик прошел к прилавку в глубине аптеки.

Прежнего аптекаря не было, его сменила дама в возрасте, с крашеными черными волосами.

– Si? – она доброжелательно блеснула дешевыми никелированными зубами.

– Нет ли у вас германского препарата «g-Totex blau»? – спросил Эрик.

– Минутку, senior.

Женщина скрылась в подсобном помещении, и некоторое время Эрик ждал, бесцельно скользя взглядом по витринам.

– G-Totex blau? – тревожно переспросила она.

– Да.

– Но это необычайно сильный яд. Вы должны будете расписаться в книге, si?

– Si, – ответил Эрик.

Перед ним поставили черный ящичек.

– Два доллара пятьдесят центов, что-нибудь еще?

– Нет, спасибо. Этого будет достаточно.

Женщина извлекла из-под прилавка толстый журнал записи выдачи опасных лекарств и положила рядом с привязанной к стеклу ручкой.

– Вы хотите убить себя, senior?

– Да, пожалуй.

– Этот яд действует совершенно безболезненно, – доверительно сообщила она, как говорят о хорошем испробованном лекарстве, которое помогло многим знакомым. – Я видела, никакой боли, просто останавливается сердце.

– Да, хороший яд, – согласился Эрик.

– Ну что вы, германское качество! – она улыбнулась. – Вы не пожалеете, что купили у нас, – и одобрительно кивнула.

Эрик расплатился купюрами десятилетней давности, которые были приняты без слов, после чего вышел на улицу с покупкой.

Тихуана оставалась прежней. Странно, правда, что не было еще специальных кабинок для самоубийства, где никому не мешая можно отправиться в мир иной за десять песо. Хотя, вероятно, и такие уже появились.

Когда Эрик вернулся в гостиницу, навстречу вышел человек в форме охранника, расставив руки по сторонам и заграждая дорогу.

– Сэр, вы здесь не живете. Хотите снять номер?

– Да.

– Десять долларов за ночь. Деньги вперед, поскольку вы без чемодана.

Протянутую купюру портье изучал долго и подозрительно.

– Эти деньги изъяты из обращения, их теперь не обменяешь, так что нам запрещено принимать подобные банкноты, – нахальным взглядом охранник уперся Эрику в глаза. – Гоните двадцатку, и то я подумаю, брать ли.

У Эрик оставалась только одна бумажка в пять долларов. И, как это ни странно, уцелевшая в хаосе всего, что с ним происходило, бесполезная теперь валюта из будущего.

– Что это? – клерк взял бумажку, вглядываясь в сложный многоцветный рисунок. – Сами сделали?

– Нет, – сказал Эрик. – Я...

– Сейчас я вызову полицию...

– Понял, – сказал Эрик. – Ухожу.

Оставив деньги на стойке, он покинул гостиницу.

В послевоенной Тихуане оставалось множество прежних глухих закоулков и тупиков. Эрик нашел между кирпичными строениями проход, засыпанный битым кирпичом и мусором из опрокинутых жестяных бочек, приспособленных под урны. Сел на ступеньки перед заколоченной дверью в заброшенное здание и закурил сигарету. С улицы его не было видно, зато отсюда он мог рассматривать спешивших прохожих; особое внимание привлекали девушки. Они ничем не отличались от прежних девушек Тихуаны: на высоких каблуках в свитерах из ангорской шерсти, с блестящими кожаными сумочками, в перчатках, с небрежно накинутым на плечи плащом, открытой высокой грудью, с непередаваемым изяществом во всем, вплоть до бретелек модного лифчика. Чем они зарабатывали себе на жизнь? Где научились так одеваться?

Эрик всегда поражался этому, и особенно теперь, десять лет спустя.

Может, спросить, где они живут и где покупают наряды, здесь или за границей? Бывали ли вообще в Соединенных Штатах? Еще интересно узнать, нет ли у них друзей в Лос-Анджелесе и в самом ли деле они так хороши в постели, как кажутся. И ведь дает же им жить какая-то невидимая сила! Хочется надеяться, что не за счет их страстности и нежности: если бы они платили подобной ценой, делаясь фригидными самками, это было бы издевательством над творениями природы, карикатурой на саму жизнь.

Беда таких девушек, что они быстро стареют. В тридцать они уже толстые, измотанные дамы с сумками. Куда деваются туфли на высоком каблуке, лифчики, сумочки, плащи, перчаточки? Остаются лишь черные, горящие из-под невыщипанных бровей глаза. Прежнее создание живет глубоко внутри, под складками жира и морщин, но больше не способно ни говорить, ни резвиться, ни заниматься любовью. Стук каблучков по тротуару превращается в неряшливое шарканье. Самое ужасное на свете слово – «бывший». То есть – живший в прошлом, увядающий в настоящем и изъеденный червями в будущем. Жизнь в Тихуане течет слишком быстро и вместе с тем остается на месте.