Рэй Брэдбери - Тёмный карнавал (Dark Carnival), 1947

Семнадцатилетний юноша в один прыжок перескочил через улицу, принеся слабый запах губной помады, смазанный отпечаток которой был на его на щеке. Он чуть не сбил старика с ног, извинился и, взбежав по ступенькам крыльца, вошел внутрь.

Старик остался один на один со спящим городом. Город окружил его со всех сторон – темнотой окон, дыханием комнат, а звезды застыли среди мерзлых ветвей, и казалось, что это тысячи снежинок замерли, поблескивая в морозном воздухе.

"Это мой дом. Что за люди входят и выходят из него?" – прокричал старик, обращаясь к детям, катавшимся в листве.

Облетевшие деревья задрожали на ветру.

В 1923-м дом был погружен в темноту. У крыльца остановилась машина, из нее вышла мать с трехлетним сыном – Вильямом. Малыш посмотрел на мир, погруженный в утренние сумерки, на свой дом, а когда мать повела его к дому, он услышал, как она спросила: "Это вы, мистер Терл?". "Да" – ответил старик. Он стоял в тени большого дуба, в ветвях которого шумел ветер. Дверь закрылась.

В 1934-м Вильям выбежал из темноты летней ночи. Он ощущал приятную тяжесть футбольного мяча в руках, а вдоль тротуара, под его ногами, проносилась ночная улица. Он скорее почувствовал, чем увидел старика, пробегая мимо него. Оба не сказали ни слова. И снова дверь закрылась.

В 1937-м Вильям в несколько прыжков перелетел через улицу. На его щеке был след от губной помады, след, оставленный кем-то юным и свежим. Ночь и любовь – вот все, о чем он думал, когда чуть не сбил незнакомца с ног и с криком "Простите!" скрылся за дверью.

В 1947-м году перед домом остановилась машина, в которой, расслабившись, сидел Вильям, одетый в изящный твидовый костюм, а рядом – его жена. Было поздно, он устал, от обоих слабо пахло выпитым в тот вечер. В какое-то мгновение оба они услышали, как деревья зашумели на ветру. Выбравшись из машины и отперев дверь ключом, они вошли в дом. Навстречу из комнаты вышел старик, который воскликнул: "Что вы делаете в моем доме?"

"Что ты делаешь в нашем доме?" – ответил Вильям. "Ну-ка, старик, убирайся сейчас же!" – и, почувствовав легкую тошноту от холода, который исходил от незваного гостя, Вильям обыскал его и вытолкнул за порог. Потом захлопнул дверь и запер ее на замок. Снаружи донесся крик: "Это мой дом! Вы не можете выставить меня за дверь!"

Они поднялись в спальню и погасили свет.

В 1928-м Вильям вместе с другой детворой возился на газоне. Они ждали, того момента, когда можно будет пойти посмотреть цирк, прибывший на железнодорожную станцию. В бледных сумерках рельсы отливали голубоватым металлом. Дети валялись в листве, смеялись, толкали друг друга. Старик с фонариком пересек газон и подошел к ним. "Почему вы играете на моем газоне в такой ранний час?" – спросил он.

"Кто вы?" – ответил Вильям, на мгновение подняв взгляд из кучи малы.

Старик на какое-то время замер перед резвящимися детьми. Потом фонарик выпал из его рук. "О, мой мальчик, да я понял, теперь я понял!" Он протянул руку, чтобы дотронуться до Вильяма. "Я – это ты, а ты – это я. Я люблю тебя, мой милый мальчик, я люблю тебя всем сердцем! Хочешь, я расскажу тебе, каким ты будешь, когда пройдут годы? Если бы ты знал! Меня, как и тебя, зовут Вильямом. И все эти люди, входящие в дом – тоже Вильямы, все они – это ты, и все они – это я!" Старик задрожал. "О, сколько времени, сколько долгих лет прошло!"

"Уходите", – сказал мальчик. – "Вы сошли с ума."

"Но…" – произнес старик.

"Вы чокнутый! Я сейчас позову папу!"

Старик попятился и пошел прочь.

Огни в окнах дома вспыхивали и гасли. Дети тихо и неприметно валялись в шуршащей листве. Старик стоял в тени на темном газоне.

Наверху, в постели, в 1947 году, не спал Вильям Латтинг. Он сел на постели, зажег сигарету и посмотрел в окно. "Что случилось?" – спросила, проснувшись, его жена.

"Тот старик…" – сказал Вильям Латтинг, – "Думаю, он все еще здесь, стоит под дубом".

"Да нет, вряд ли", – сказала она.

Вильям молча затянулся сигаретой и кивнул. "Что это за дети?"

"Какие дети?"

"Там, на газоне. Чертовски поздно, для того, чтобы безобразничать в сухих листьях!

"Может, это дети Морана".

"Черт! В такое время? Нет, нет".

Он стоял перед окном с закрытыми глазами. "Ты слышишь?"

"Что?"

"Где-то плачет ребенок…"

"Ничего не слышу", – ответила она.

Лежа, она прислушалась. Им обоим показалось, что кто-то пробежал по улице, а потом послышалось, как повернулась ручка на двери в передней. Вильям вышел в коридор и посмотрел с лестницы вниз. Никого не было.

В 1937-м, входя в дверь, Вильям увидел на верхних ступеньках лестницы мужчину в халате, с сигаретой в руке. Тот смотрел вниз. "Это ты, пап?" Мужчина ничего не ответил, вздохнул и исчез в темноте. Вильям пошел на кухню, чтобы наведаться к холодильнику.

Мальчишки кувыркались в темной и мягкой утренней листве.

"Послушай", – сказал Вильям Латтинг.

Он и его жена прислушались.

"Это тот старик". – сказал Вильям. – "Он плачет".

"Отчего?"

"Отчего люди плачут? Может быть, у него несчастье".

"Если утром он все еще будет здесь", – донесся из темноты голос его жены, – "позвони в полицию".

Вильям отвернулся от окна, потушил сигарету и лег в постель. Он смотрел, как на потолке двигались тени, появляясь и исчезая тысячи раз. "Нет", – произнес он в конце концов. "Я не буду звонить в полицию. Не из-за него".

"Почему?"

"Я не стану делать этого. Я просто не смогу", – сказал он почти шепотом.

Они лежали рядом. Ветер принес слабый звук плача. Вильям знал, что стоит ему протянуть руку и отодвинуть занавеску, он увидит детей, кувыркающихся в замерзшей утренней листве. И они будут кувыркаться там, далеко внизу, пока рассвет не озарит небо на востоке.

Его сердце, душа и плоть соединились в желании выйти и лечь в листву, рядом с ними, быть погребенным в листьях, вдыхать их, с глазами, полными слез.

Вместо этого он повернулся на бок, не в силах сомкнуть глаз, не в силах заснуть.

Interim (Time Intervening) 1947( Переходный период)

Поздно за полночь старик вышел из дома с фонариком в руках и спросил у мальчишек, что их так развеселило. Мальчишки, не отвечая, продолжали кататься по кучам опавшей листвы.

Старик вернулся в дом и устало опустился на стул. Часы показывали три. Он видел свои бледные трясущиеся руки. Тело его состояло из сплошных углов. Из зеркала над каминной полкой смотрело на него лицо, больше похожее на след, оставляемый дыханием на стекле.

С улицы вновь послышался смех игравших с опавшими листьями детей.

Он выключил фонарь и теперь сидел в темноте. Какое ему дело до этих мальчишек – пусть себе играют. Конечно же, три часа ночи не самое лучшее время для игр, но тут уж ничего не поделаешь. Старика стало познабливать.