Роберт Хайнлайн - Там, за гранью

До Гамильтоне лишь сейчас дошло, что Клод и Марта почти в такой же степени являются родителями Теобальда, как и они с Филлис, – приемные родители, крестные родители… Родители-посредники, может быть. Они были родителями-посредниками сотен тысяч – Феликс представления не имел о точном числе. Мысль эта его потрясла.

Впрочем, все эти размышления и воспоминания ничуть не продвигали работу, а сегодня Гамильтону нужно было вернуться домой пораньше – из-за Теобальда.

Он повернулся к столу. На глаза ему попалась записка – от себя к себе.

Хм– м-м… придется этим заняться. Лучше всего -поговорить с Каррузерсом.

Феликс потянулся к телефону.

– Шеф?

– Да, Феликс.

– Недавно я разговаривал с доктором Торгсеном, и у меня мелькнула идея – может быть, не столь уж существенная…

– Выкладывайте.

Погода на далеком Плутоне холодная. Даже на солнечной стороне температура редко поднимается выше восемнадцати градусов от абсолютного нуля – по шкале Кельвина. И это – в полдень, на месте, открытом солнцу. Воздействию столь сильного холода в тамошних обсерваториях подвергается немало механизмов.

Машины, работающие на Земле, не смогут действовать на Плутоне – и наоборот.

Законы физики неизменны, но характеристики материалов с температурой меняются; самый простой пример – вода и лед.

Смазочное масло при столь низких температурах превращается в сухой порошок.

Сталь перестает быть сталью. Прежде чем был покорен Плутон, ученым пришлось изобрести новые технологии.

И не только для движущихся частей, но и для неподвижных тоже – таких, как электрическое оборудование, которое, в числе прочих факторов, зависит от сопротивления проводников. Так вот, крайний холод существенно снижает электрическое сопротивление материалов. При тринадцати градусах выше абсолютного нуля по шкале Кельвина свинец становится сверхпроводником, лишенным вообще какого бы то ни было сопротивления. Электрический ток, возбужденный в таком свинце, будет, по всей видимости, циркулировать вечно, не затухая.

Можно было бы упомянуть и обо многих других особенностях, однако в эти подробности Гамильтон входить не стал, уверенный, что такой блестящий синтетист, как его шеф, знает все основные факты. Главный факт был следующий; Плутон отличная природная лаборатория для низкотемпературных исследований – не только непосредственно для нужд обсерваторий, но и в любых других целях.

Одна из классических трудностей в науке состоит в том, что исследователь размышляет об объектах, инструменты для изучения которых еще не изобретены.

Чуть ли не век генетика топталась на месте, пока успехи ультрамикроскопии не позволили рассмотреть ген. И вот теперь необычные свойства сверхпроводников – или почти сверхпроводников – открыли перед физиками возможность создания приборов, чувствительность которых превзошла все доселе известное.

Доктор Торгсен и его коллеги пользовались новейшими звездными болометрами – и по сравнению с плодами их трудов все ранее выполненные исследования казались не более чем приблизительными, грубыми догадками. Уверяли, будто при помощи подобной аппаратуры можно даже измерить тепло покрасневшей щеки на расстоянии в десяток парсеков. А в распоряжении колонии на Плутоне появился теперь даже такой приемник электромагнитных излучений, который – временами – позволял принимать послания с Земли, если удача улыбалась, а все остальные держали пальцы скрещенными.

А ведь и телепатия, если она имеет физическую природу – что бы там ни означало слово «физический», – должна обнаруживаться при помощи какого-либо прибора. То, что такой прибор должен быть крайне чувствителен, казалось очевидным заранее; следовательно, Плутон – идеальное место для подобных исследований.

Существовал и намек на то, что идея была не совсем призрачной. Некий прибор – Гамильтон не мог вспомнить, как именно он назывался – был усовершенствован на Плутоне, работал вполне удовлетворительно, а потом вдруг стал давать сбои, когда разработчики решили продемонстрировать свое детище группе коллег. Оказалось, он был слишком чувствителен к присутствию живых людей.

Именно живых – эквивалентные массы с такой же температурой и сходными свойствами поверхности его работе ничуть не мешали. В итоге эту штуковину прозвали «детектором жизни», а директор колонии поддержал дальнейшие исследования, считая их перспективными.

Идея Гамильтона, которой он поделился с Каррузерсом, заключалась в следующем: не может ли так называемый «детектор жизни» оказаться восприимчивым к телепатии? Каррузерс не исключал такой возможности. А если так, то не стоит ли начать подобные исследования и на Земле? Или лучше направить группу на Плутон, где вести низкотемпературные исследования куда удобнее? По обоим направлениям, разумеется. Однако до ближайшего регулярного рейса на Плутон еще полтора года…

– Пустяки! – отрезал Каррузерс. – Планируйте спецрейс. Совет поддержит.

Закончив разговор, Гамильтон переключил телефон на запись и несколько минут диктовал инструкции для двух своих расторопных молодых ассистентов. Затем перешел к следующему пункту повестки дня.

Занимаясь раскопками в литературе, Феликс обнаружил, что пограничным явлениям человеческого духа, которые его теперь увлекли, общество в свое время уделяло гораздо больше внимания. Спиритизм, призраки, вещие сны – словом, всякие «привиденьица, вампирчики и что-то, что плюхает в ночи» – являлись буквально навязчивой идеей многих авторов. Основная масса этой псевдоинформации казалась бредом психопатов. Однако не все. Вот, например, Фламмарион, профессиональный астроном – или астролог? Гамильтон знал, что до начала эры космических полетов существовала такая профессия… – словом, человек с правильно привинченной головой, даже в те темные времена владевший основными принципами научного мышления, Фламмарион собрал огромное количество сведений, которые – даже если они были достоверными всего на один процент – безусловно доказывали выживание человеческого Я после его физической смерти. Читая об этом, Гамильтон воспрянул духом. Он понимал, что эти недостоверные свидетельства многовековой давности нельзя рассматривать как прямые доказательства, однако некоторые из них после рассмотрения психиатрами-семантиками вполне могут быть использованы как косвенные. В любом случае, опыт прошлого способен во многом помочь и сегодня. Самой трудной задачей этого аспекта Великого Исследования было определение исходной точки.

Была, например, пара старых книг, написанных не то Дунном, не то Данном – изменения в символах речи не дают возможности точно назвать; на протяжении четверти века он настойчиво собирал записи вещих снов. Однако после его смерти работу никто не продолжил, и она была забыта. Ну да ничего, теперь старания Данна будут оправданны: больше десяти тысяч человек взялись записывать каждый свой сон – скрупулезно, во всех деталях, прежде чем встать с постели и перемолвиться с кем-либо хоть словом. Если сны вообще способны распахивать двери в будущее, это обязательно будет установлено.