Александр Шаров - Остров Пирроу

— Хм… хм… — пробормотал внутренний голос. Чувствовалось, что ему нелегко развенчивать последние иллюзии Чебукина. — Хм… хм… Но ведь ты был в кабинете один?

— Допустим… — ответил Чебукин.

— А при свидетелях ты повторил бы этого своего «мерзавца»? Отвечай честно!

— Н-не знаю… Сказать такое при свидетелях было бы сверхсмелым поступком, а условлено подобрать дела просто смелые и добрые.

— И Прожогин все же стал твоим заместителем? — продолжал внутренний голос, словно не слыша или отводя объяснения Чебукина.

— Его утвердили во время моего отпуска.

— А когда ты вернулся, то сразу же заявил протест против назначения мерзавца на столь высокий пост?

— Н-нет… Впрочем, с моим протестом не посчитались бы…

— Значит, нет? Но уж конечно, ты при встрече с Прожогиным не подавал мерзавцу руки и заявил, что твое мнение о нем остается неизменным?

— Н-нет… но…

— И уж разумеется, на банкетах ты не пил, когда поднимали тост за научные успехи Прожогина?

— Н-нет… Н-не знаю… Н-не помню…

— И когда Прожогин защитил докторскую, основательно обокрав своего к тому времени уже покойного учителя, ты не поздравил его?

— Да перестань! Хватит! — не выдержав, закричал Чебукин, поднялся и стал бегать по комнате. — Хватит! Хватит! Нет добрых дел так нет. Что я, рожу их!

Как только Чебукин замолк, бис вкрадчивым голосом спросил:

— Не станешь же ты утверждать, что и во чреве матери был отрицательным персонажем, ламброзовским типом? Хоть в такой мере ты помнишь указания первоисточников? Очевидно, в детстве и юности, я отбрасываю другие этапы жизни, ты совершал пресловутые абстрактно добрые и абстрактно смелые дела, но поскольку впоследствии данный показатель, так сказать, не учитывался, то подобные абстракции, естественно, стерлись в памяти.

— Дурак! Пошляк! — не закричал, а, боясь разбудить домашних, прошептал Чебукин. — Еще слово, и я тебя… Я тебя придушу!.. Вот и будет замечательнейшее доброе дело. Придушу!!!

Именно в этот момент в голове Чебукина мелькнула опасная мысль об убийстве биса.

И с этого момента она непрерывно росла, пока не овладела без остатка всем существом Чебукина.

— Ха-ха, — раздельно, спокойным рокочущим голосом выговорил бис, давая понять, что он не принимает угрозу всерьез. — Ха-ха.

— Между прочим, — вмешался внутренний голос, тоже не оценивший накала и остроты создавшегося положения. — На этот раз бис прав, ты не родился отрицательным персонажем, но впоследствии…

— К черту! К черту! — с истерическим смешком повторял Чебукин, никого не слушая. — Я тебя придушу. Бес-бис, бис-бес! Вот и будет отличнейшее и бесспорнейшее доброе дело! Я тебя придушу. Выпущу из тебя все твои дурацкие перфорированные потроха! И…

— Постой, постой… — уже с явной тревогой в голосе заговорил бис. — Как же это?.. По какому праву?! И я, позволю себе заметить, не твоя собственность, а полноправный бис, занесенный в инвентарные ведомости Ветеринарного института. Я… Я…

Чебукин с лихорадочной поспешностью завязывал галстук.

— И ты должен понимать, — уже не говорил, а визжал бис. — Если ты посмеешь уничтожить меня… это так не пройдет… Э-э… Тебя отовсюду прогонят. Тебя… Да ты просто исчезнешь!

— «Исчезну»? — Чебукин странно улыбнулся. — А знаешь, неплохая мысль… Пожалуй, я примирюсь и с исчезновением…

Выговаривая эти отрывистые реплики, Василий Иванович один за другим выдвигал ящики письменного стола. С облегчением вздохнув, он выпрямился и подбросил на ладони заржавелый «вальтер», сохранившийся с войны. «Пожалуй, я примирюсь и с этим…»

В левой руке Чебукин держал «вальтер», а правой крупными буквами писал прощальную записку Оленьке, записку, адресованную, может быть, больше Оленькиной матери, которой уже давно не было в живых.

Не перечитывая, он крадучись открыл дверь и в носках, с туфлями в руках прошел по коридору. Туфли он надел, только очутившись за порогом. Уже светало.

Прохаживаясь возле мраморных колонн Лаборатории перезаписи, Чебукин дождался утра и вместе с потоком служащих мимо зазевавшегося вахтера проник в здание.

На ваш запрос № 973/Д сообщаем, что эстетической ценности произведение песенного жанра «Там, вдали, за рекой» не представляет, а строка «Он упал на траву возле ног у коня», выхватывая из окружающей действительности случайное и нетипическое явление, придает произведению нездоровую, пессимистическую окраску.

Он упал на траву возле ног у коня…

Люстикова, который в тот день находился на бюллетене, вызвали по телефону. Когда он явился, тело Чебукина уже успели увезти в морг. Чебукин-бис, то есть то, что еще недавно было Чебукиным-бисом, сидел в своей кабинке, снова совершенно без выражения на металлическом лице.

Бежевый пиджак и рубашка были расстегнуты. Открывалась никелированная глубина груди, где поблескивали бесчисленные катушки; прежде на них были намотаны ленты с записями всего, что составляло ум и душу Чебукина-настоящего.

Ленты, разорванные и растоптанные, валялись на полу кабинки.

Люстиков, потрясенный и подавленный, рассеянно нажал пусковую кнопку. Колесики завертелись, и отчетливо прозвучала, несколько раз повторившись, одна фраза:

«Он упал на траву возле ног у коня…»

Голос оборвался, раздался звук выстрела. После этого слышен был только легкий шум вхолостую двигающегося механизма.

Люстикова вызвали к начальнику лаборатории.

— Наконец-то, — грозно начал Сыроваров, как только Люстиков переступил порог. — Сколько раз я предупреждал вас, что извилины извилисты, и главная наша задача — выправлять их. Не выполнили указаний, теперь расхлебывайте…

Люстиков молчал.

— Вот и расхлебывайте, — все более распаляясь, продолжал Сыроваров. — Увольняю вас по собственному желанию.

— Он упал на траву возле ног у коня, — со слабой усмешкой бормотал Люстиков.

— Что вы болтаете? — гневно осведомился Сыроваров.

— Он упал на траву возле ног у коня. Все падают на траву возле ног у коня, — с той же неуместной усмешкой выговорил Люстиков.

В извинение можно сказать, что у него в тот день была температура свыше тридцати девяти градусов.

Сыроваров побледнел от гнева.

— Ах, так! — загремел он. — Вы увольняетесь. И не по собственному желанию, а по собственному моему желанию. Вон!

Люстиков вышел, чтобы больше никогда не появляться в Лаборатории перезаписи.