Роберт Хайнлайн - Имею скафандр - готов путешествовать!

Оратор червелицых только выругался в ответ, одна лишь мысль о том, что кто-либо может ходатайствовать за них, вызвала у него глубочайшее отвращение.

— Пусть будет так, — сказал голос. — Достаточно ли фактов для принятия решения?

— Да.

Почти мгновенно он ответил сам себе:

— Каково же решение?

И снова ответ самому себе:

— Их планета будет развернута.

Приговор звучал не страшно — подумаешь, все планеты вращаются, да и объявил его голос безо всякого выражения. Но чем-то это меня напугало, даже показалось, что пол под ногами дрогнул. Мэмми развернулась и направилась к нам, идти ей было далеко, но она подошла к нам очень быстро. Крошка бросилась ей навстречу, и барьер, отделяющий наш загон, сгустился еще сильнее, пока мы трое не очутились в своего рода отдельной комнатке. Крошка дрожала и всхлипывала, а Мэмми утешала ее. Когда наконец Крошка взяла себя в руки, я спросил взволнованно:

— Мэмми! А что он имел в виду, когда сказал, что планета будет развернута?

Она взглянула на меня, не выпуская из объятий Крошку, и ее огромные добрые глаза стали суровыми и печальными.

— Это значит, что их планета выведена из пространства-времени, в котором существуем мы с тобой.

Голос ее звучал, как исполняемая на флейте панихида. Но приговор отнюдь не показался мне столь трагичным. Я понял, что она имеет в виду; если плоскостную фигуру параллельным переносом убрать из плоскости, то все, кто в плоскости останется, никогда ее больше не увидят. Но существовать она отнюдь не перестанет — просто ее не будет больше там, где она была. Я решил, что червелицые очень легко отделались. Я даже ожидал, что их планету просто взорвут, и нисколько не сомневался, что «Три Галактики» вполне способны на это. А так, их просто изгоняют из города, куда им больше не найти дороги — ведь измерений существует очень много, но вреда им не причинят, просто поместят в своего рода резервацию. Но голос Мэмми звучал так, как будто против своего желания ей пришлось принять участие в смертной казни через повешение. Поэтому я попросил ее объяснить подробнее.

— Понимаешь ли, милый добрый Кип, их звезда остается здесь.

— Ох, — это было все, что я смог сказать. Крошка побелела. Звезды — источник жизни, планеты же лишь несут ее на себе, заберите Солнце, и планета начнет охлаждаться, пока не остынет совсем.

Через некоторое время замерзнет даже воздух. Сколько останется дней или часов, пока температура не достигнет абсолютного ноля? Я задрожал, по коже пошли мурашки. Даже Плутон покажется раем…

— Мэмми, а сколько потребуется времени, чтобы сделать это?

Меня охватило чувство вины, я должен был заступиться за них, ведь даже червелицые не заслуживали такой судьбы. Взорвать планету, перестрелять их всех — это одно, но обречь ее на смерть от холода…

— Это уже сделано, — пропела она все так же траурно.

— Что?

— Агент, уполномоченный привести приговор в исполнение, ожидал сигнала… Он слышал приговор в ту же минуту, что и мы. Их планету выбросили из нашего мира прежде, чем я успела дойти до вас.

Я не знал, что на это ответить. А Мэмми быстро продолжала:

— Не думай больше об этом, потому что ты должен собрать сейчас все свое мужество,

— Зачем? Что сейчас произойдет, Мэмми?

— Сейчас в любой момент могут вызвать тебя, на твой собственный процесс,

Я был не в силах вымолвить ни слова, просто продолжал смотреть на нее. Я ведь решил, что все уже кончилось. Крошка побледнела, но не плакала. Облизав губы, она спросила:

— Вы пойдете с нами, Мэмми?

— О, мои дети! Я не могу. Вам придется предстать перед судом одним.

Я наконец обрел голос:

— Но за что нас судят? Мы никому не причинили зла. Мы же вообще ничего не сделали!

— Дело не в вас лично. Будет решаться вопрос о судьбе всего человечества. О нем будут судить по вам.

Отвернувшись от Мэмми, Крошка посмотрела на меня — и я почувствовал гордость от того, что в этот тяжкий час испытаний она повернулась ко мне, к собрату-человеку. И я знал, что думаем мы об одном и том же, о корабле, висящем неподалеку от Земли, всего лишь в мгновении полета от нее и в то же время — в неисчислимых триллионах миль; спрятанном в одной из складок пространства, куда не достанут ни радары, ни телескопы. Земля, голубая, зеленая и прекрасная, лениво поворачивающаяся в теплом свете Солнца. Бесстрастная команда — и Солнца больше нет. Нет звезд. Дернется рывком осиротелая Луна и начнет кружить вокруг Солнца надгробным памятником человечеству. Немногие оставшиеся в живых на лунной станции, в Лунном городе и на станции Томба протянут еще несколько недель, а, возможно, и месяцев. Последние люди во Вселенной! Потом умрут и они — если не от удушья, то от тоски и одиночества.

— Кип, ведь она не всерьез, скажи мне, что не всерьез!

— Что, Мэмми, палачи уже ждут? — спросил я хрипло.

Мэмми ничего не ответила мне. Она ответила Крошке.

— Все это очень серьезно, доченька. Но не бойся. Прежде чем доставить вас сюда, я заставила их обещать, что, если будет принято решение против вашей планеты, вы оба вернетесь со мною на Вегу V, где вам придется прожить свои маленькие жизни в моем доме. Итак, иди и говори только правду, не бойся.

— Вызываются люди Земли, — раздался над нашими головами невозмутимый голос.

ГЛАВА 11

Мы шли по огромному пустому полу, и чем дальше отдалялись от стены, тем больше я чувствовал себя маленьким и жалким. Ощущение было, как в кошмаре, когда ты сам себе снишься непристойно одетым в общественном месте. Крошка вцепилась в мою руку и изо всех сил прижала к себе мадам Помпадур. Я пожалел, что не надел свой скафандр — в «Оскаре» я не чувствовал бы себя мухой под микроскопом.

Перед тем как мы тронулись с места, Мэмми приложила мне ко лбу ладонь и начала завораживать меня глазами. Я оттолкнул ее руку и отвернулся.

— Нет, не надо, — сказал я ей, — ничего не надо. Я понимаю, что вы хотите сделать как лучше, но я обойдусь без наркоза. Спасибо.

Мэмми не настаивала, она лишь повернулась к Крошке.

— Мы готовы! — заявила она.

Но чем дальше мы шли по этому огромному пустому полу, тем больше я жалел, что не позволил Мэмми сделать то, что она хотела, хотя не знаю, каким образом она хотела заставить нас не волноваться. Надо было хоть Крошку уговорить согласиться.

Навстречу нам двигались от противоположной стены еще две точки, подойдя ближе, я узнал их — неандерталец и легионер. Пещерного человека тянули вперед невидимыми канатами, римлянин же шел широким, свободным, неторопливым шагом. Центра мы достигли одновременно, и там нас остановили футах в двадцати друг от друга: Крошка и я образовали одну вершину треугольника, римлянин и неандерталец — две другие.