Вячеслав Рыбаков - На будущий год в Москве

– Разумно, – сдержанно одобрил Гнат. – Тогда – ноги в руки!

Лёка нерешительно посмотрел на лежащего пограничника. Тот моргнул и застонал снова.

– Ноги в руки, – согласился Лёка.

И они побежали сквозь наконец-то начавшую падать на них ночь.

Первым, сипя, стал отставать Обиванкин. Здоровенный Гнат, ни слова не говоря, попытался тянуть его за руку, потом – забрать себе тяжело колотящую ученого по боку сумку; тот что-то жалобно заверещал и плотнее прижал свою тяжесть. Пришлось с бега перейти на быстрый шаг.

Впрочем, вот уже и пригородные поезда. Обиванкин, за ним Гнат, а за ними уж, опрометью, и Лэй бросились вдоль по перрону к распахнутой двери последнего вагона.

– Стойте! – крикнул Лёка, бросив мимолетный взгляд на табло указателя. – Эта на Москву, нам в следующую!

Поздно. Ополоумевший, теряющий дыхание Обиванкин, каким-то образом оказавшийся первым – впрочем, понятно, он и был первым с конца, а Лёка пробежал дальше всех, – прыгнул в вагон.

– Папа! – крикнул Лэй, обернулся и, споткнувшись, на глазах у отца едва не упал в щель между перроном и вагоном; короткий, слепящий ужас пролетел сквозь Лёку. В последний момент Соляк подхватил Лэя и буквально на руках втащил в дверь.

Лёка рванул вдогон. Ввалился в тамбур и, задыхаясь, отчаянно крикнул внутрь вагона:

– Назад! Это не та электричка! Она не останавливается в Клину!!!

– Та! – уязвленно прохрипел Обиванкин; он то вздувался, то опадал, точно искусственное легкое. – Та! В Москву!

Он нарочно, потрясенно понял Лёка; и больше ничего не успел ни сообразить, ни сделать. Двери зашипели и судорожно съехались; электричка, с громом передернувшись, потянула. Завыли моторы, сначала басом, потом выше, выше, переходя на раздирающий душу визг. Поплыли мимо, разгоняясь, светлые россыпи окон далеких домов.

Лёка на негнущихся ногах вошел в вагон и, словно мертвый, упал на деревянное сиденье рядом с сыном.

Тук-тук… тук-тук… Сердце об гортань – или колеса об рельсы?

Граница осталась позади. Электричка шла по России.

– Папа, – тихо сказал Лэй. – А мы к бабе Люсе-то попадем?

Лёка молча обнял сына за плечи.

Никого, кроме них, не было в последнем вагоне последней в этот день электрички прямого сообщения Тверь – Москва. И оттого возникало странное чувство потерянности: снаружи глухая тьма без конца и края, где, лишь подплескивая прогорклого масла в палящий душу ледяной костер тоски, изредка проплывали какие-то неживые огни, а внутри – гулкая от безлюдья и сумеречная от тусклых ламп, знобкая трясущаяся теснина да дверь, с бессильным лязгом мотающаяся то в паз, то из паза; и ряды, ряды пустых сидений. Вымерший мир. Одна пустота, топоча бесчеловечно ритмичную чечетку по рельсам, деловито бежала сквозь другую, и в этом не виделось ни малейшего смысла.

Лёка думал о пограничнике. И впрямь ли жуткий, колдовской удар Соляка не нанес ему серьезного вреда; не простудился ли он, пока лежал на холодном асфальте (а если в Твери уж и дождь пошел? тучи-то ползли с севера); не слишком ли жестоко накажут его по дисциплинарной части за то, что он их упустил… Некоторое время он ни о чем ином думать не мог – так было совестно перед мальчуганом.

Лэй думал о том, что таких обалденных каникул у него, верно, в жизни больше не будет, даже если папа как бы и останется. Поездка вышла конкретно угарная. А все еще только начинается.

Он и не заметил, когда даже в мыслях перестал называть Лёку папашкой.

Гнат с отстраненным удивлением вспоминал, что началось все с желания выследить старца и сдать его на блюдечке Сане – но это было уже так давно…

Я буду тот жандарм, думал он, который защищает людей от произвола, а не тот, который защищает произвол от людей. Не знаю, думал он, как там в их хваленой Америке… не знаю, как где. Это будет здесь.

Обиванкин думал о том, как рассказать. Не находилось убедительных слов. С чего ни начни – все вырождалось в какой-то сугубо специальный отчет перед вышестоящими инстанциями; а этому стилю сейчас не было места. Особенно тут, в бегущей по рельсам прямоугольной и мрачной, как гроб, пустоте.

– Прежде всего, – сказал он наконец, глядя на одного Лёку, – я хотел бы извиниться перед всеми и, главным образом, перед вами, любезный Алексей Анатольевич, за свое несколько… неадекватное поведение. Я, поймите, никогда не бывал в столь экстремальных ситуациях… и несколько растерялся. Простите старика.

Он умолк. Те слова или не те? Не надо было говорить «любезный», мучительно понял он. Точно барин с прислугой. Проклятая академическая привычка… совершенно иной словарный запас…

– Честно говоря, – ответил Лёка и чуть улыбнулся Обиванкину, – я в такой передряге тоже впервые.

Обиванкин облегченно вздохнул. На сердце стало теплее.

– Алексей Анатольевич, – сказал он с предельно доступной ему предупредительностью. Покосился на безучастно сидевшего рядом Гната. – Как вы полагаете? Мы можем верить… э-э… уважаемому господину Соляку?

На лице Гната не дрогнул ни один мускул.

Лёка куснул губу.

– Честно говоря, – ответил он, – я и вам-то теперь верить не могу.

Обиванкин тяжко вздохнул.

– Я вас понимаю, – сказал он.

– Пока вы не объясните, что вы затеяли, я…

– Именно это я и намерен сделать. С моей стороны было, видимо, бестактно… и бессовестно… использовать вас, ничего не рассказав.

– Видимо, – коротко согласился Лёка.

– Именно поэтому я и интересуюсь вашим мнением относительно нашего нового спутника.

– Может, мне отойти в тот конец? – осведомился Гнат.

– Не надо, – сказал Лёка. – Что за глупости, Гнат. Мы нынче все в одной лодке.

– Более, чем вы думаете, – сказал Гнат. – И это, кстати сказать, большая удача, что мы прыгнули не в тот поезд. И в нашем пассажирском нас наверняка уже ищут, и в Клину будут ждать, потому что пацан наверняка запомнил, что у вас подорожная до Клина…

– А в Москве не будут? – спросил Лёка.

– Если ума не хватит – не будут, – ответил Гнат.

– Ну, с умом у нас последние годы негусто, – сказал Лёка и невесело усмехнулся. – Так что есть надежда. Меня другое беспокоит: как мы будем обратно выбираться?

– Об этом не беспокойтесь, Алексей Анатольевич, – поспешно сказал Обиванкин. – Вот с этим как раз не будет проблем. И молодого человека я могу успокоить: вы обязательно попадете к бабе Люсе, и даже быстрее, быть может, чем попали бы обычными видами транспорта. А уж с каким триумфом!

Ни Лёка, ни Гнат, ни Лэй не нашлись, что ответить. Некоторое время слышен был лишь стук колес да заунывный скрежет катающейся двери.

– Так вот, – проговорил Обиванкин, словно начиная лекцию. – Должен прежде всего сразу оговориться: я очень рад тому, что мы продолжаем и дальше ехать вместе. То, что я хотел совершить в одиночку, мне в одиночку явно не совершить. Я это уже чувствую. Не исключено, и уважаемого господина Соляка судьба нам послала не зря. Наша поездка, не побоюсь этих слов, может иметь самое большое и непосредственно значение для восстановления величия России. Именно ввиду этого я и позволил себе некоторую бестактность в отношении… – Он запнулся, а потом выразительно посмотрел на Лёку.