Евгений Прошкин - Магистраль

— Сударыня, зачем вам двое? — подал голос Лис.

— Вам мы доверяем больше, чем Шороху, — отозвался Федяченко. — Но не могу сказать, что намного. Нужны гарантии.

— Оставьте фальшака!

Женщина, не удостоив его ответом, подошла к близнецам. Те бестолково топтались и щурились на солнце, Они как будто и не догадывались, к чему все идет.

— Помнишь?… Помнишь, папочка?… — Крикова, теребя револьвер, заглянула в глаза сначала клону, потом прототипу. — Ты сделал мне больно, папа… очень больно.

Оба молча шмыгнули и потупились.

Олег испытывал к мадам Криковой все большее отвращение. Семидесятилетняя вице-спикер Европарламента собиралась стрелять в двух стариков, тоже семидесятилетних. Что это было — совпадение или умысел не вполне здоровой бабы, он не знал. Внезапно он обнаружил, что у нее был и другой вариант, надежный и логичный. Путь, по которому шли все нарушители, — путь человека, желающего что-то исправить. Раз уж Крикова договорилась с начальством, она могла организовать вторжение в свое детство — либо самостоятельно, либо с теми же диггерами. Не убивать жалкого старика, а предотвратить то, что он когда-то с ней сделал.

Пока Шорохов не увидел ее лицо, покрасневшее и перекошенное в истоме, ему ничего подобного и в голову не приходило. Мотивы нарушителей его интересовали лишь в части, касающейся самой операции. Теперь же он понял с поразительной ясностью, что целью Криковой было не исправление случившегося, а только месть. То, за что она ненавидела отца, было частью ее жизни, и менять она ничего не хотела.

Третий человек в Европе. Фигура, от которой зависит функционирование Службы… Олег смотрел на Крикову и думал о том, что нормальная женщина никогда бы не полезла во власть. А если бы и полезла — исключительно из-за женского же легкомыслия, — то вряд ли достигла бы успеха. Просто не хватило бы сил. Да… Нормальному человеку не должно хватить сил вскарабкаться так высоко. Одно честолюбие не поможет, им хворают слишком многие. Кроме голой жажды власти нужно что-то еще, какая-то подпитка, какая-то большая заноза, особая пружинка в мозгах. Ненависть. Мощная, как инстинкт самосохранения, и чистая, как первая любовь.

— Ты помнишь, папа?… — вкрадчиво сказала Крикова сразу обоим, точнее — куда-то в пространство между ними.

— Вы, уважаемая… вы это прекратите… — подал голос один из двойников, тот, что был в джинсах.

— Вон как тебя спасают, папа… — продолжала она, обращаясь уже лично к нему. — Ничего люди не боятся… Только бы ты жив остался. — Крикова поднесла «кольт» к груди и задумчиво покрутила барабан. — Мы с тобой ровесники, папа. Тебе повезло: увидел дочку в старости. Другой бы радовался, чувствовал себя счастливым… Ты счастлив, папа? Почему же ты не спросишь меня?… Не спросишь, счастлива ли твоя дочь…

— Надеюсь, копию-то она трогать не станет? — осведомился Лис.

Большой беды не будет… — ответил Федяченко. — Это ведь нужно еще выяснить — который из них клон. Один к вечеру должен вернуться. Вам не о чем волноваться, Лис.

— Живой человек — слишком серьезный фактор. Если он исчезнет просто так, без замены… Через сорок лет вы не узнаете своего мира.

— Не ваше дело! — прикрикнул Федяченко. — Заказ должен быть отработан безупречно — вот что для меня главное.

Шорохов все еще находился под прицелом одного из охранников. Второй невзначай перевел пистолет на Лиса, да так и оставил. Вмешиваться в разговор Олег не считал нужным. Действительно, преждевременная смерть любого человека — это катастрофа. Не в этическом, разумеется, смысле, а в причинно-следственном. Ничто не должно исчезать и появляться — ни старик, ни младенец, ни мужчина двадцати семи лет от роду…

Олег вспомнил незнакомую бабку у себя дома. О том визите он не забывал ни на секунду, но сейчас увидел его отстраненно, как бы чужими глазами. Он просто пропал — из квартиры, из Москвы и даже из области. Этому могла найтись тысяча объяснений, и Олег уже принимался их перебирать, но все они выглядели неубедительно, все так или иначе касались Службы, а она была отнюдь не всесильна. Она позволяла себе не считаться с законами государства, но и над ней, выше всякой Конституции, стояла логика. Если кому-то понадобилось вычеркнуть опера Шороха из магистрали, Служба обязана была отреагировать. Если же это вторжение совершено именно Службой, то почему, уничтожив следы Олега, она не тронула его самого?

Шорохов подумал, что вопросов к Лопатину у него накопилось многовато, и в этот момент встретился взглядами с Лисом. Диггер ни грамма не смутился, еще бы продал за хорошие деньги.

— Прощай, папочка… — сказала Крикова, приставляя ствол ко лбу одного из близнецов.

Старик зажмурился. На то, чтобы молить о пощаде, у него не осталось воли. Он вряд ли поверил, что немолодая женщина в строгом костюме — его родная дочь, но, видимо, хорошо представлял, за что эта самая дочь хотела бы его убить.

Палец Криковой на спусковом крючке выжал свободный ход; курок вздрогнул и чуть оттянулся, удаляясь от капсюля.

— Нет… — прошептала она, опуская оружие, — Нет, нет…

— Шорох! — бросил Федяченко. — У вас есть шанс реабилитироваться.

— Пош-шел ты… — Олег не стал себя ограничивать вводным словом и назвал полный адрес, даже с некоторыми излишествами.

— Лис?…

— Аналогично, — ответил тот, закуривая.

Старик открыл глаза. Женщина ласково ему улыбнулась и, ткнув второго револьвером в живот, выстрелила четыре раза подряд. Криков резко, с шумом вздохнул, как будто пули попали в него. Клон секунду пошатался и рухнул.

— Поверил?… — спросила Крикова, улыбаясь еще шире. — Ты поверил, папа? Ты думал, я не смогу?… Уважаемый Лис! — позвала она, не оборачиваясь. — Ну хоть теперь-то вы проясните? Кто это был. Копия?

— Копия.

— Слышал, папа? Это была репетиция. Помнишь?… Ты мне тоже репетицию проводил. Тогда… Ты помнишь или нет?!

— Прости… — одними губами ответил он. Женщина покачала головой — не утвердительно и не отрицательно.

— Пятьдесят пять лет из семидесяти, папа… Вся жизнь — и какое-то «прости»… Так не бывает.

Крикова медленно поднесла «кольт» к глазам отца и, любуясь его ужасом, задержала дыхание.

— Ты наконец-то плачешь, — сказала она. — Я все-таки дождалась…

Этот выстрел прозвучал громче, чем предыдущие четыре, вместе взятые. Старик откинул голову и повалился на спину. Теперь между ним и клоном не было ничего общего: скрюченное тело, уткнувшееся лицом в землю, под которым влажно темнела большая лужа, — и распластанный, словно в полете, человек с входным отверстием над переносицей.