Джефф Нун - Брошенные машины

— Пожалуйста, помогите мне. Подскажите.

Ответа не было. Лицо Коула вновь слилось с темнотой. Мне дали шанс. Этот единственный шанс: снова любить. Любить. Снова. Опять.

Но все надо делать самой.

В одиночестве.

Закрыть глаза…

Опустить ручку на кожу. На холодный живот. Острый кончик пера. Сгущённая темнота, вытекающая наружу. Темнота на острие пера. Текучая, влажная темнота. Чернила. Ручка, спящее тело и всё, что перетекает из одного в другое.

Собака, цветы, песня…

Собака, цветы, песня, и всё, что перетекает из одного в другое. Собачка, которую мы нашли на лужайке, в цветах. А вокруг пели птицы, помнишь? Она была вся засыпана лепестками и такая холодная, что сперва мы подумали, она мёртвая; но нет, она просто спала среди цветов, вся засыпанная лепестками, такими яркими, она спала в яркой россыпи лепестков, спала, а потом проснулась, а вокруг пели птицы, птицы не умолкали ни на секунду, ты помнишь? А потом мы пошли домой и взяли собачку с собой. Красные цветы, птичьи трели, стихотворение, которое мы придумали вместе, про всё, что было в тот день, мы придумали его вместе, а дома записали его в тетрадку, помнишь, мы вместе выбрали тетрадку и записали туда стихотворение, чёрной ручкой, чёрной ручкой на белом листе, нет, яркие лепестки на шёрстке, вся засыпана, нет, мёртвая, нет, просто спит, а слова просыпаются, слова будят тебя, ты помнишь? Как мы её украшали, тетрадку, как мы её берегли и любили, тетрадку, как мы её прятали, как мы сделали из неё короля с королевой, вместе, как мы её поженили, тетрадку, сделали из неё невесту, такую красивую, помнишь, теперь ты помнишь, главное, чтобы ты не заснула, главное, не давать тебе спать, твои лекарства, помнишь, мы давали тебе порошок, золотистая пыль засыпала тебя, чтобы тебя разбудить, чтобы ты не спала, такая яркая, золотистая, помнишь, как тебе кололи лекарство, чтобы тебя отравить, нет, чтобы спасти, чтобы спасти тебя, эти чёрные отметины, влага, царапины, нет, перо, спящее тело, и всё, что перетекает из одного в другое, не для того, чтобы тебя убить, а чтобы вернуть тебя к жизни, чтобы ты снова хотела жить, Анджела, и если это такая страна, пусть это будет страна твоей кожи, твоего тела и крови, когда все рушится, нет, свершается, воскресает, умирает, нет, просыпается, воскресает, в этой стране любви, на своём месте в мире, ручка скользит по коже, по коже моей дочки, ручка, тело, и всё, что перетекает из одного в другое, такие яркие, чёрной ручкой на коже, отрава в крови, нет, просто яркие лепестки, всё, что сломалось, мы это починим, теперь, словами, слова заставят твоё сердце биться, по груди, по лицу, что уже обретает форму, эти слова, что ложатся на кожу, повсюду, нет, это чужое лицо, не твоё, форма сминается, нет, мягкая влага, кусочки содранной кожи, царапины, чёрные чернила. Вскрики боли, темнота. Слова превращаются в яд. Чужое лицо, не твоё. И ручка, которая ищет слова, но находит только болезнь. Надо остановиться, оторвать ручку от кожи, но нет, сейчас нельзя останавливаться, нельзя, я не могу, не могу, нет, собака, цветы, песня, нет, надо проснуться, проснуться, открыть глаза, нащупать крошечные рычажки, что приводят в движение глаза, оторвать ручку от тела девочки, открыть глаза, прищуриться на свет, что врезается прямо в зрачки, нет, нет…

Где я? Тело — тугой комок боли, свернувшийся на бетонном полу. Кто-то стоит надо мной. Что-то мне говорит. Поток слов. Перед глазами — цветной туман. Треск и шипение. Звуки — как искры. И в клубящихся радужных пятнах и шуме — лицо. Лицо девочки. Оно наклоняется ближе ко мне, ещё ближе.

— Марлин?

Зыбкая, ускользающая красота.

Анджела…

— Марлин, очнись.

Лицо расплывается и бледнеет, а потом вдруг обретает чёткость. Да, теперь я все вижу. И её руки… они обнимают меня так крепко. Она здесь, со мной. На полу. Она прижимает меня к себе.

Я хотела заговорить, но не смогла.

— Марлин, ну еб твою мать.

Я не смогла ничего сказать. Язык как будто увяз в пыли. В пыли из раскрошившихся слов. Слюна пропитала сухую пыль, и она стала как вязкое тесто.

Это была не она. Не она. Тапело подняла меня и усадила, придерживая, чтобы я не упала. Теперь я поняла, где мы. Кирпичные стены, жёлтый свет под потолком. Наша машина. На том же месте, где мы поставили её утром.

— Вот, выпей воды.

Я взяла у Тапело бутылку, сделала долгий глоток и едва не задохнулась. Прохладная влага хлынула в горло и провалилась в желудок.

— Давай поднимайся.

У меня под ногами валялись какие-то странные штуки: пакетики с растворимым кофе, обрывки мятых салфеток, ключи, ириски, листовки, книжка квитанций, монеты, бумажные деньги, перочинный ножик, купоны на бензин. Все содержимое моей сумки, рассыпанное по полу. Ручка. Вскрытые капсулы.

— Я, как сумела, впихнула в тебя «Просвет».

— Сколько?

— Обе капсулы.

— Две капсулы?

— Я нашла только две. Господи. Встанешь ты или нет?

Тапело протянула мне руку. Я взяла её за руку, и она подняла меня на ноги. Меня потихонечку отпускало. Разноцветные пятна уже не кружились перед глазами. Шум вроде бы стих. «Просвет» начал действовать.

— Господи. Что со мной было? Сейчас сколько времени?

— Я не знаю. — Тапело улыбнулась. — Я их выбросила, часы. Их больше нет.

— А…

— Но уже очень поздно.

— Да.

Меня не покидало какое-то смутное беспокойство. Я не помнила, что со мной было. Вообще ничего. Весь сегодняшний вечер как будто выпал из жизни. Но ведь что-то же со мной было.

— Тапело…

— Да?

— Сегодня какой день? Пятница?

Тапело кивнула. Она сказала, какое сегодня число, день и месяц. Какой сейчас год. А я все пыталась сообразить, откуда я знала, что сегодня пятница? Откуда я это знала?

— Блин.

— Что-то не так?

— Я… я не знаю. А что было сегодня вечером?

— Ну, я вернулась к машине. Подумала, что, наверное, уже пора ехать.

— Что пора?

— Ехать. Ну, уезжать. А ты сидела в машине. И раскачивалась взад-вперёд. С совершенно безумным видом. Я подошла ближе и…

— Что? Что я делала?

— Ты что-то писала.

И когда она это сказала, мою память как будто прорвало. И все внутри похолодело.

— Ты что-то писала в тетрадке, и, как я уже говорила, раскачивалась взад-вперёд, и так давила на ручку, что ручка рвала бумагу, и ещё ты разговаривала сама с собой, разговаривала и стонала, только я не разобрала ни слова. Я не знала, что делать. Все дверцы заперты. Ты вообще ни на что не реагируешь… Пришлось сорвать плёнку с окна. Потому что иначе…

— Ага.

— Я не знала, что делать.

— Ты все сделала правильно.