Фредрик Браун - Арена, Кукольный театр и Добро пожаловать в сумасшедший дом!

Но «Ковчег» не шел у меня из головы. Я снял трубку и позвонил радистам — справиться.

— Только что была связь, — сказал дежурный. — Они вышли из нуль-пространства, но слишком далеко, до среднестояния не успеют. Приземлятся тотчас же после среднестояния.

— Порядок, — сказал я и распрощался с надеждой, что корабль опоздает на сутки.

Я встал, подошел к окну. Мы неуклонно приближались к срединной точке. В северной части неба виден был мчащийся нам навстречу Планетат.

— Нув, — позвал я, — подите сюда.

Она тоже подошла к окну, и мы стали смотреть вдвоем. Моя рука оказалась на ее талии. Не помню, как я положил туда руку, но я ее не снял, и Нувелина не шелохнулась.

У нас за спиной кашлянул Риген. Он сказал:

— Эту часть заказа я сейчас отдам дежурному. Она уйдет в эфир, как только кончится среднестояние.

Риген вышел и закрыл за собой дверь.

Нувелина как будто придвинулась ко мне поближе. Оба мы смотрели в окно на стремительно надвигающийся Планетат. Она сказала:

— Фил, красиво, правда?

— Да, — подтвердил я. Но тут же повернулся и заглянул ей в глаза. Затем помимо своей воли поцеловал ее. И вернулся к письменному столу.

Она сказала:

— Фил, что с тобой? У тебя, надеюсь, нет жены с шестью ребятишками, которых ты тщательно скрываешь, или чего-нибудь в этом роде? Ты был холост, когда я студенткой влюбилась в тебя и пять лет ждала, что это пройдет, но это не прошло, и в конце концов выклянчила работу на Планетате только ради… Что, я сама должна тебе сделать предложение?

Не поднимая на нее глаз, я простонал:

— Нув, я тебя безумно люблю. Но… буквально перед твоим приездом я послал на Землю радиограмму из трех слогов: «У-воль-те». Значит, мне придется уехать обратным рейсом на «Ковчеге», и навряд ли я теперь найду даже преподавательскую работу, потому что Земля — Центр держит на меня зуб, и…

— Но, Фил! — сказала она и шагнула ко мне.

В дверь постучали — конечно, Риген. Раз в жизни я обрадовался тому, что нам помешали. Я пригласил Ригена войти, и он открыл дверь.

— Вы уже рассказали Нув, шеф? — спросил он.

Я хмуро кивнул.

Риген ухмыльнулся.

— Хорошо, — сказал он. — Меня этот секрет просто распирал. Славно будет повидать Ува.

— Чего? — переспросил я. — Какого Ува?

С лица Ригена сползла ухмылка.

— Фил, склероз у вас, что ли? Разве вы не помните, как четыре дня назад, перед самым приездом Нув, отвечали на запрос Земли — Центра?

Я уставился на него, разинув рот. Мало того что я не отвечал на ту радиограмму — я ее и не прочел. Кто из нас спятил, я или Риген? Помнится, я ее сунул в ящик стола. Теперь я рывком открыл ящик и выхватил оттуда радиограмму. Руки у меня тряслись, пока я читал.

«Согласны учредить должность второго заместителя. Кто, по вашему мнению, будет подходящей кандидатурой?»

Я поднял глаза на Ригена и спросил:

— Ты хочешь сказать, что я послал ответ?

Вид у него был такой же подавленный, как у меня — настроение.

— Вы же сами велели, — ответил он.

— И какую же я предложил кандидатуру?

— Ув Олльте. — Он смотрел на меня во все глаза. — Шеф, вам нехорошо?

Мне было так хорошо, что меня словно обдало жаром. Я рванулся к Нувелине и сказал:

— Нув, выходи за меня замуж.

И обнял ее как раз вовремя, перед самым началом среднестояния: я не успел заметить, в кого превратится она, и наоборот. Но через ее плечо я увидел то, что, надо полагать, было Ригеном.

— Пошла отсюда, обезьяна, — цыкнул я и при этом нисколько не утрировал: именно в это он и превратился. В ярко-желтую обезьяну.

Пол ходил ходуном у меня под ногами, но были и другие ощущения; словом, я не понимал, что это значит, пока обезьяна не вернулась с воплем:

— Шеф, птицы пролетают под нами! Скорее выходите, не то…

Больше он ничего не успел сказать: дом рухнул, жестяная крыша трахнула меня по голове и я упал без памяти. Планетат — безумная планета. Но теперь она мне нравится.

Приговор

Не прошло и часа, как Чарли Далтон, космонавт с Земли, приземлившись на второй планете системы Антареса, совершил самое серьезное из всех мыслимых преступлений. Он убил антарианца. Убийство на большинстве планет считается преступлением; мало таких миров, где подобный поступок одобряется обществом. Здесь же, на Антаресе II, преступления такого рода караются смертной казнью.

— Я приговариваю тебя к смерти, — торжественно провозгласил антарианский судья. — К смерти через расстрел из бластера завтра утром на рассвете.

Чарли отвели в камеру смертников.

Последняя представляла собой апартаменты, состоящие из восемнадцати роскошно обставленных комнат. В каждой столы ломились от самых разных напитков и яств, повсюду стояли удобные диваны и кресла — в общем, было все, что душе угодно, в том числе по прекрасной женщине на каждой кушетке.

— Будь я проклят… — пробормотал Чарли.

Антарианский охранник отвесил ему низкий поклон.

— Таков на нашей планете обычай — последнюю ночь перед казнью осужденный может наслаждаться всем, что пожелает.

— Дело, оказывается, вполне того стоило, — пробормотал Чарли. — Послушай, едва приземлившись, я вляпался в эту историю и не успел ничего прочитать о вашей планете. За сколько часов она делает полный оборот?

— Часов? — переспросил охранник. — Это, надо полагать, какой-то земной термин. Я свяжусь с королевским астрономом и выясню, каково соотношение времени между твоей планетой и нашей.

Он позвонил, задал вопрос, получил ответ. И вот что Чарли Далтон в результате услышал:

— За время одного ночного периода Антареса II ваша планета Земля совершает девяносто три оборота вокруг вашего солнца. Следовательно, одна наша ночь равна девяносто трем вашим годам.

Чарли тихо присвистнул, задаваясь вопросом, дотянет ли он до казни. Антарианский охранник, время жизни которого было чуть больше двадцати тысяч лет, с грустным сочувствием поклонился и вышел.

Чарли начал свою бесконечную ночь с еды, выпивки и других удовольствий — хотя в порядке, не совсем совпадающем с перечисленным. Уж больно хороши были женщины, а в космосе он пробыл так долго.

Счастливый конец[16]

Их было четверо в спасательной шлюпке, отделившейся от космического крейсера. Трое из них все еще были в форме галактической гвардии.

Четвертый, сгорбившись, сидел в носовой части маленького суденышка, молчал и глядел вниз, туда, куда они направлялись. Спасаясь от орбитального холода, он прятал свое тело в пальто — вещь, которая, начиная с этого утра, больше ему никогда не понадобится. Шляпа на его голове была низко надвинута на лоб, на глазах — темные очки, нижнюю часть лица скрывали бинты, как будто у него сломана челюсть.