Игорь Забелин - Загадки Хаирхана (Записки хроноскописта)

"Но от кого же узнали древние о Южном материке?.." - вправе был спросить Вийон.

"От самих антарктов, жителей Южного материка..."

"Я не допускаю мысли, что вы не слышали о походах Шеклтона, Амундсена, Скотта. Сплошной лед..."

"А тогда не было сплошного льда. Я исхожу из предположения, что ледниковый покров возник примерно десять тысяч лет назад, когда заканчивался ледниковый период в Северном полушарии. Влага с Северного полюса перенеслась к Южному..."

"А где доказательства?"

"А у вас есть доказательства, что ледяному покрову, допустим, миллион лет?.. Нет у вас таких доказательств, и, стало быть, любое предположение одинаково гипотетично!"

...Начало отлива-самое оживленное время на реке. Тарахтят небольшие доры-так почему-то на Белом море называют моторные лодки, - деловито трудятся маленькие катера, разводя боны - с отливом бревна сами двинутся вниз по реке к лесобирже, к лесопильному заводу, где земля смешана со щепой, где в болоте вместо торфа-щепа, где повсюду висят предупреждения, запрещающие курить, поплывут не к тихой, пропахшей свежим сеном Онеге, а к другой, дымной и шумной, изъезженной автобусами и лесовозами, к городу Онеге, где кончается зеленая жизнь леса...

В тысяча девятьсот четырнадцатом году, в канун первой мировой войны, для Щербатова началось главное в его жизни: Морис Вийон полушутя предложил ему лично познакомиться с антарктами... Надо ли говорить, что предложение было с радостью принято? Осуществить его было не просто, но бдительность властей удалось усыпить, и Онега

вынесла шхуну "Ле суар" в Белое море, откуда она начала свой путь.

Глава третья,

в которой коротко рассказывается о походе Мориса Вийоиа и Александра Щербатова во внутренние районы Антарктиды, а также описываются обнаруженные ими загадочные скульптуры

В тот вечер, когда мы с Анри Вийоном медленно брели по набережной Сены к его дому и я любовался ажурным силуэтом Эйфелевой башни за мостом Альма, Вийон вдруг остановился и, чуть усмехнувшись, сказал;

- Морис Вийон и Александр Щербатов, конечно, не раз прогуливались по набережной, как сейчас мы с вами. Семья наша уже лет сто живет неподалеку от Сены... И где-нибудь здесь они прощались с Парижем, чтобы не встретиться с ним больше никогда...

Я кивнул в знак согласия, но про себя подумал, что Александру Щербатову пришлось еще прощаться с Россией. И теперь я знал, с каким уголком ее... Может быть, потому, что я сам люблю русский Север, я думал о прощанье с грустью, которую вряд ли испытывал Щербатов, бежавший из ссылки к новой жизни.

Но Онега и тогда была хороша, как хороша она поныне. Те же высокие, с подклетями для скота, стояли дома на улицах городка, такие же деревянные тротуары были настелены над глубокими дренажными канавами, и на таких же коромыслах, похожих на половинку хомута, и тогда носили воду в ведрах... И такие же разнотравные луга цвели за околицей, и та же тайга с голубикой, морошкой, княженикой тянулась по берегу реки, и так же звенели в ней комары, и такие же белоголовые ребята пасли в тайге коз, скармливая им нарубленные сосновые ветки...

И потому, что Онега запала мне глубоко в душу, и еще потому, что дни стояли необычно теплые и ясные, по всем этим причинам по-особому думалось о Щербатове, некогда бежавшем из Онеги, о его последних месяцах и днях, проведенных во льдах и снегах Антарктиды.

Короткого антарктического лета едва хватило Морису Вийону, чтобы пробиться к побережью Южного материка и выстроить жилые дома и служебные помещения. Но осень в том году неожиданно выдалась поздняя, теплая, и шхуна "Ле суар", выполняя распоряжение начальника экспедиции, прошла вдоль побережья на запад, и в условленном месте ее экипаж успел выстроить промежуточную базу.

А затем наступила долгая зима. Впрочем, едва ли стоит описывать подробности зимовки: раз уж мне не посчастливилось побывать в Антарктиде, то точнее, чем очевидцам, мне все равно этого не сделать.

Подумаем лучше вот о чем: размышлял ли Щербатов в течение долгой антарктической зимы о своей гипотезе?

Если верить дневнику-почти нет, и мне кажется, что так оно и было. Одно дело фантазировать об антарктической цивилизации за тридевять земель от Южного материка - даже в северной Онеге! - и совсем другое, когда ты сам живешь на леднике, бродишь по снежным тоннелям и с почтением смотришь на термометр, показывающий пятьдесят градусов при штормовом ветре.

Я не хочу, чтобы эти строки были поняты так, будто Щербатов отказался от своей гипотезы. Нет, он от нее не отказывался. Просто за время зимовки он понял, что у него нет даже слабой надежды как-то подтвердить ее. И поэтому в Антарктиде чаще, чем об антарктах, он вспоминал о товарищах-студентах, о профессоре Анучине, с которым однажды поделился своей догадкой, о Московском университете, в который мечтал вернуться...

Когда Морис Вийон, метеоролог Гюре и каюр Щербатов собрались в санный поход в глубь материка, они, конечно же, не планировали поиски следов древней цивилизации,- они стремились лишь уточнить карту своего района. Такая же цель стояла и перед второй партией, которую возглавлял геолог Ришар.

После того как будут опубликованы дневники Мориса Вийона и Щербатова, читателям станут известны подробности их похода с описаниями снежных бурь, холода, рискованного перехода через зону трещин, во время которого погиб метеоролог Гюре... Я же сразу перейду к рассказу о последней, заключительной части перехода, когда Морис Вийон и Щербатов-изголодавшиеся, обмороженные, потерявшие всех собак, - продолжая упорно идти по намеченному маршруту к промежуточной базе, вдруг увидели впереди небольшое кучевое облако, неподвижно застывшее в синем воздухе. Они знали, что кучевое облако не могло образоваться над ледяным куполом, что лишь нагретая солнцем земля могла породить его, - и они пошли к этому облачку, пошли к своей смерти и к своему бессмертию... Они шли долго, и облако все манило их, а потом на горизонте возникло черное пятно - обнаженные скалы, и измученные путники заторопились, почти побежали к ним...

В те годы никто не подозревал, что во внутренних районах Антарктиды встречаются свободные ото льда оазисы. Не удивительно поэтому, что исследователи были поражены видом бурой, "теплой", как записал в дневнике Щербатов, земли, или, точнее, скал и красноватого, причудливой формы незамерзшего озера.

Но скалы не только имели "теплый" цвет-солнце по-настоящему нагрело их, и Вийон со Щербатовым, бросившись на выветренные, покрытые коричневатой коркой камни, долго лежали, всем телом впитывая тепло, блаженствуя, отдыхая... В последние дни мысль о возможной гибели не раз приходила им в голову, но теперь, когда пальцы их перебирали угловатые обломки щебня, скопившегося в пазах между камнями, когда с криком кружил над ними снежный буревестник,-теперь они чувствовали себя спасенными!