Юрий Никитин - Я – сингуляр

Люша открыл, когда мы были еще на лестничной площадке, обнял обоих сразу, весь пропахший жареной бараниной, луком, аджикой, пряными соусами.

– Как хорошо, – прогудел он довольно, – марш за стол, все уже садятся!

– Идем-идем, – заверила Лариска.

Мы с Люшей пошли к столу, а Лариска прошмыгнула мимо, где-то ждет для важного разговора Демьян. В большой комнате стол снова уставлен так, что ни свободного сантиметра. Везде салаты мясные, рыбные, оливье, селедка под шубой и прочее-прочее, что предназначено разжечь аппетит, а горячее мясо подадут потом для настоящей жратвы.

Я обменялся с мужчинами рукопожатием, расцеловался с женщинами, при этом даже Валентина вслед за Татьяной игриво ухватила и потискала меня за причинное место. Константин скалил зубы, молодец жена, умеет прикалываться.

Люша взял в лапищу тонкостенный фужер, наполнено до краев, сказал жизнерадостно:

– Как изречено в Библии: «Из праха создан сын человеческий, и в прах он обратится». Так почему же нам не пить в промежутке?.. Га-га-га!..

– Ха-ха-ха, – ответил Константин.

– Хе-хе-хе, – засмеялся и Барабин. – Золотые слова!

– Пить или не пить, – сказал Константин бодро, – смерть одна, как сказал не то Шекспир, не то Франс Анри Беранже. Так выпьем же!

Все выпили, лихо и отважно, потом торопливо стучали ножами и вилками по тарелкам. Салаты исчезают, словно тают, я жевал вместе со всеми, посматривал на открытую дверь балкона. Ветерок, как шаловливый щенок, треплет краешек платья Лариски. О чем говорят, не слышно, но видно, что именно говорят.

Алкоголь размягчает мысль или не размягчает, но мысли под чавканье и стук вилок ползут медленные, умиротворенные, возвышенные. Мы всего лишь коллоидные субстанции, сказало нечто во мне глубокомысленно, что плавают в чуть более разреженной смеси. Кто не верит, что воздух – плотная среда, пусть вспомнит как погиб «Челленджер». Можно сказать и так: в космосе плывет эдакий средней плотности комок, который именуем Землей. Этот комок окружен пленкой атмосферы, этакой смеси, на стыке атмосферы и почвы зародились и развились чуть более плотные, чем сама атмосфера, комочки, называемые жизнью. Растительной, животной, неважно. Комочки усложнялись, наконец один усложнился до того, что осознал себя человеком, назвал себя венцом творения и создал философию. Однако, несмотря на самомнение, остался тем же комочком, который подчиняется все тем же законам животной жизни: рождение-развитие-смерть.

Для всего комка, именуемого Землей, все осталось по-прежнему: мелкие сгустки распадаются, превращаются в другие, идет круговорот. В общем, для природы смерть человека и превращение его тела в груду червей вполне нормальны, у природы нет этики, это было нормально и для того человека, который был еще обезьяной, но вот теперь, когда он осознал… да многое что осознал и даже чем себя осознал, главное же – осознал смертным.

И – не захотел им оставаться.

Впрочем, те, кто этого не понимают и напыщенно говорят, что жить надо в гармонии с природой, что если природа запрограммировала определенный срок жизни, то так и надо, – это всего лишь обезьяны. Все еще обезьяны. Пусть даже в костюмах, с галстуками и с дипломами университетов. Костюм на любую мартышку напялить можно, а диплом не гарантирует ума.

На обезьян просто не стоит обращать внимания. Конечно, общаться с ними и трахать их – другое дело, раз уж живешь в обезьяньей стае, но ценности обезьян пусть остаются обезьянам, а мы пойдем дальше. Через трансчеловека в сингулярность.

– Славик, о чем задумался? – спросил Барабин бодро. – У кого сиськи больше?.. По-моему, у Татьяны, хотя иногда Ольга свои так подает, что куда там Памеле Андерсон…

Константин предложил:

– А давай сравним?

– Как?

– Да попросим снять блузки!

– Да ну, откажутся…

– А если водой облить? Сами все увидим!

Барабин покачал головой.

– Да нет, сиськи показывали, с удовольствием показывали, у них классные, но всегда порознь. Нет, не будем устраивать соревнований. Нам кайф, а одной из них проигрывать в таком важном деле…

Константин вздохнул:

– Извини, не подумал. Славик, давай выпьем, а то ты что-то совсем задумчивый… Пусть лошадь думает, как говорил мой дед, у нее голова большая, а я говорю – пусть сервер думает, для того его и делали! А мы должны получать от жизни удовольствие.

Если бы обезьяны понимали, мелькнула мысль, на пороге чего стоят, то понятно же, что абсолютное большинство начали бы говорить, какая эта величайшая глупость – пытаться становиться человеком! И как прекрасно быть обезьяной, как замечательно спать на ветках и срать с высоты, ловить блох и прыгать по лианам!

И как смеялись бы над той обезьяной, что пыталась бы жалко доказывать, что перейти в стаз человека вообще-то не совсем уж так безнадежно плохо…

Барабин хохотал, потом вдруг перешел на писклявый дискант, пародирует кого-то из актеров. Или футболистов. Даже политиков пародировать не может: в новостях смотрит только спорт, а когда ввели спортивные каналы, то платит теперь только за спортивные и музыкально-развлекательные.

Люша тоже ржал, как большой сытый бегемот, но возразил:

– Э-э, нет! Допинг неизбежен. Спортсмен-профессионал – публичная девка, от которой требуют честного поведения.

– Спортом заниматься нужно, – сказал Барабин серьезно. – Тот, кто занимается спортом, может вынести даже культурную жизнь… га-га-га!

– Гы-гы-гы, – поддержал Константин. – Да, спорт – сила! Даже весь бизнес – сочетание войны и спорта.

Я улыбнулся, кивнул, а в голове холодная и беспощадная мысль: сейчас и я, как эти полуобезьяны, общаюсь этими звуками, но совсем скоро закончено будет и с нашей речью в том виде, в каком мы привыкли, будучи этими… существами. Вообще обмен звуками очень ограничен. Что устраивало древних римлян или декабристов, перестало устраивать даже поколение моих родителей. Пришлось заимствовать массу иностранных слов, которым придавалось иное значение. Язык обогащался, обогащался, в том числе и за счет стремительно растущей аббревиатуры и неологизмов, но все равно слов катастрофически не хватало. Это вызвало море простенького юмора, построенного на одинаковом или похожем значении слов, понятий, на двойном истолковании и прочем-прочем, что было просто немыслимо всего сотню лет назад. Острить люди стали во много раз больше, но только за счет того, что множество понятий столкнулись и переплелись в тесном объеме языкового состава.

Да и фиг с нею, звуковой речью. Оставим ее животным. Если на уровне радиоволн мой язык будет богаче и ярче, то я за новые возможности. И плевать, как именно разговаривали или хрюкали мои предки. Не остался же я тогда на дереве?.. Не останусь и здесь.