Рэй Брэдбери - Сборник 9 КОНВЕКТОР ТОЙНБИ

Каким-то чудом – такое возникло ощущение – они за всю жизнь не нанесли друг другу ни одной обиды, а мелкие царапины давно зажили, и теперь, сорок лет спустя, их дружбу скрепляли три любовных истории.

– Друзья, – подумал вслух Альберт Бим. – Именно так. Мы настоящие друзья!

И верно: много лет назад, когда он полюбовно расставался с одной из этих красавиц, ей на смену приходила другая, еще милее. Он умел так безошибочно выбирать для них время на часах жизни, что каждая ощущала свое женское превосходство, а поэтому не мучилась ни страхом, ни ревностью.

На их лицах расцвели улыбки.

Какой он все-таки славный, как щедр на выдумку: пока не состарился, успел подарить каждой из них неизмеримую, безграничную радость.

– Альберт, голубчик, не тяни, – сказала Кора.

– Зрители в сборе, – сказала Эмили.

– Где же Гамлет?

– Готовы? – спросил Альберт Бим. – Можно начинать?

Он помедлил, ведь ему предстояло в последний раз себя показать или проявить – это уж как получится, – прежде чем исчезнуть в коридорах истории.

Дрожащие пальцы, которые с трудом вспоминали разницу между молнией и пуговицами, взялись за фалды халата, как за полотнища театрального занавеса.

А из-за сомкнутых губ грянули бравурные аккорды.

Дамы встрепенулись и подались вперед, вытаращив глаза.

Потому что наступил тот желанный миг, когда логотип «Уорнер Бразерс» сменяется титрами под искрометные фейерверки духовых и струнных Стайнера56 или Корнгольда57.

Что же это было – симфонический вал из «Мрачной победы»58 или «Приключений Робина Гуда»59?

Партитура из «Елизаветы и Эссекса»60, «Вперед же, странница»61 или «Окаменевшего леса»62?

Окаменевший лес! Губы Альберта Бима изогнулись в ухмылке от этого каламбура. Прямо о Младшеньком, не в бровь, а в глаз!

Музыка все нарастала, достигла кульминации и наконец-то слетела с его уст.

– Та-рам! – пропел Альберт Бим.

И раскрыл занавес.

Дамы закричали в притворном ужасе.

Потому что перед ними предстал исполнитель главной роли в спектакле «Откровение» – Альберт Бим II.

Он же – по праву гордый собою – Младшенький.

Не выходивший на люди много лет, он цвел, как фруктовый сад, как райские кущи.

Сам себе и Змей, и Яблоко?

Именно так!

Через сахарные головы женщин пронеслись сцены из «Кракатау, извержение, которое потрясло мир». Из старинных стишков выпрыгивали строчки наподобие «Деревья создает лишь Бог»63. Кора, судя по всему, припомнила партитуру «Последних дней Помпеи», Элизабет – музыку из «Подъема и разрушения Римской империи»64. Эмили, которая от неожиданности перенеслась в 1927 год, бубнила дурацкие слова «Счастливчик Линди… „Дух Сент-Луиса“, плыви в вышине… крепись, мы с тобой»65.

Потом трио затихло, чтобы не спугнуть священный утренний час, время восхищения и любования. Подруги застыли, словно идолопоклонницы перед Источником, перед Святыней, наблюдая дивное сияние и беззвучно молясь, чтобы этот миг продлился.

И он продлился.

Альберт Бим на пару с Младшеньким стояли перед залом по стойке «смирно»; ветеран ухмылялся в открытую, а юниор – исподтишка.

На женские лица легла тень прошлого.

Каждой вспомнился Монте-Карло, Рим или Париж, где они как-то ночью, сто лет назад, танцевали в фонтане отеля «Плаза» вместе со Скоттом и Зелдой. Перед ними проплывали многие солнца и луны; если что-то и застило им глаза, то не ревность, а только прошлые жизни, которые вернулись и соединились в круг.

– Ну, – выдохнули наконец все вместе.

Каждая из подруг сделала шаг вперед, чтобы легонько поцеловать в щеку Альберта Бима и наградить улыбкой сначала его, а потом Инфанта, Дражайшего Члена Семьи, который заслуживал ласки, но пока оставался неприкосновенным.

Греческие музы, отставные фурии, античные весталки отступили для обряда прощания.

И тут хлынули слезы.

Сначала у Эмили, потом у Коры, потом у Элизабет – каждая припомнила себя глупой девчонкой, которая попала в ночную аварию, но вышла из нее без увечий.

Альберт Бим смотрел на эти бурные, соленые реки, и у него тоже брызнули слезы.

Скорбел ли он о прошлом, которое не было усыпано розами, или радовался настоящему, такому благостному и притягательному – кто знает. Все четверо плакали, не зная, куда девать руки.

Через некоторое время они стали исподтишка коситься друг на друга, как дети, которые смотрят в зеркало, чтобы уловить загадочную недоступность слез.

На стеклах очков у всех блестели соленые искры.

– Ой, ха-ха-ха!

Оглушительный смех рассыпался, как несносный попкорн, по всему дому.

– Ой, хи-хи-хи!

Они закружились на месте. Они топали ногами, чтобы дать выход лавине веселья. Они не могли сдержаться, как допущенные на чопорную церемонию чаепития ребятишки, у которых любое сказанное слово вызывает приступы хохота, до ломоты в костях, так что хочется только выбраться из-за стола, чтобы бродить кругами, словно в тумане, лопаясь от потехи, а потом упасть на пол и захлебнуться от смеха.

Именно это и произошло. Поддавшись земному притяжению, дамы осели на паркет, и последние слезы кометами брызнули из глаз. Подруги перекатывались с боку на бок, словно на утреннем пляже, и ловили ртом воздух.

– О боже! Ох! Ах!

Старик не мог этого вынести. От этого землетрясения он и сам затрясся, согнувшись пополам. В последний момент он успел заметить, что его дружок, его ненаглядный, драгоценный Младшенький, не выдержал воплей, всхлипов и криков – он растаял снежной памятью и обратился в призрак.

Альберт Бим уперся руками в колени и громко хохотнул, увидев то, что уже стало привычным: сморщенное, куцее и нелепое естество, которое тупо глядело в непостижимую землю.

Он катался по полу вместе с гостьями, давясь от смеха. Они избегали смотреть друг на друга, чтобы не довести себя до инфаркта этим ревом и воем, который помимо их воли срывался с уст.

В конце концов веселье пошло на убыль; дамы смогли сесть и привести в порядок непокорные волосы, улыбки, вздохи, взгляды.

– Фу-ты, господи, – отдувался старик. – Неплохо мы повеселились, славно, просто здорово, не припомню, чтобы мы когда-нибудь так хохотали.

Все согласно кивнули: «Да-да».

– Что ж, – сказала, успокоившись, прагматичная Эмили, – спектакль окончен. Чай остыл. Пора домой.

Дамы дружно подняли скелет старого вояки, и в теплом, душевном молчании он постоял в окружении своих любимых, а потом они укутали его в халат и повели к дверям.

– Почему? – недоумевал старик. – Скажите на милость, почему Младшенький объявился именно сегодня?