Павел Кузьменко - Система Ада

-- Изменник родины, зотовец, - прошипел Савельев.

- А может, и не дурак. А, напротив, счастливый человек.

Организм Екатерины оказался безнадежно испорчен цивилизацией. Местные подземные бабы рожали безо всяких правил гигиены, в условиях постоянного авитаминоза, не видя божьего света, с безотказностью фордовского конвейера. Не все дети выживали. Но тем, кто через год после рождения выходил из родильного подразделения в "большую жизнь", находилось в ней место. Их возраст уже соответствовал примерно десятилетнему земному. Мальчики покрепче задерживались в зоне быстрого времени, обучаясь на боевых пульников, а девочки покрепче - на матерей-героинь. Понятно, что сии науки не требовали многих знаний. Все же прочие обоих полов становились трудовыми бульниками, и жизнь человеческого термитника продолжалась.

На следующий же день после того, как ее поместили в это .чертово родильное подразделение, Екатерина почувствовала себя плохо. Организм с трудом приспосабливался к новым темпоральным условиям. Женщина ничего не могла есть, ее тошнило, рвало, сердце стучало, как сумасшедшее, готовое выскочить на свободу.

Туповатые постоянные обитательницы этого места смотрели на нарушительницу покоя в недоумении. Обычно в подобных серьезных случаях к женщинам применяли радикальные методы лечения. Например, приходили двое санитаров поздоровее и в сопровождении двоих автоматчиков относили больную на нижний, секретный уровень, в Соленую пещеру, и там, ловко опрокинув носилки, оставляли. Там больные выздоравливали настолько, что обратно уже никто не возвращался.

Но на этот раз командир родильного подразделения рулевая Здоровых не на шутку перепугалась. Медсестра, явившаяся доложить в личный грот рулевой, располагавшийся, разумеется, вне зоны ускоренноговремени, застала начальницу в недвусмысленной позе, оседлавшей адмирала Двуногого, распростертого прямо на шатком письменном столе.

- Кзотова будь готов! - нимало не смущаясь, воскликнула юная военная медичка.

- Аа... - невнятно донеслось от спаривавшихся, но медсестре послышалось бодрое согласное "Ага".

- Товарищ рулевая...- но тут девушка узнала непрерывно ёрзавшие по обшарпанному дерматину стола хромовые сапоги. - Товарищ адмирал, разрешите обратиться к товарищу рулевой.

- Аа... - снова невнятно.

- Товарищ рулевая, вновь поступившей в наше передовое подразделение рулевой Зотовой, несмотря на большие успехи в деле социалистического соревнования и новые рубежи, плохо. Она, кажется, умирает.

-Что?

Рулевая Здоровых тут же остановила свои движения и обернулась на вошедшую. Та перевела взор, невольно задержавшийся на могучей заднице начальницы, на лицо последней, с которого постепенно сползала румяная улыбка.

- Что ты сказала?

- Тетя Зоя, - вдруг пролепетала медсестра, - этой самой Зотовой плохо. Вы сказали, что она особая.

- Ага. Иди. Я сейчас.

Выходя из грота, девушка услышала за спиной голос тети Зои Здоровых, в котором истома причудливо переплеталась с тревогой:

- Товарищ адмирал, ударными темпами, навстречу достойному завершению половой вахты, без возможного зачатия, марш!

- Так то-о-о-о...

Подсознание адмирала тоже зафиксировало доклад дсестры. А когда он, кряхтя, слез со стола и принялcя застегиваться, то дошло и до сознания.

- Товарищ... Зой, это что, надо доложить самому?

-- Скорее, болван.

Через час у постели Кати появился адмирал Двуногий, неловко, даже с некоторой опаской державший в руках нечто невиданное. Это был легчайший на вид, приятно шуршавший пакетик из непонятного полупрозрачного материала с яркой картинкой и надписью на непонятном, явно империалистическом наречии. Но то, что он оттуда извлек, поразило еще больше, просто приковало взоры всех присутствовавших. Три ярко-оранжевых шарика на краю Катиной кровати излучали внутренний свет, подобно трем субтропическим солнышкам, неведомо как закатившимся в это глухое темное подземелье. А какой они источали запах! Хоть родину продавай за такой запах.

Малые дети, игравшие в расположенном неподалеку гроте, почувствовав его, невзирая на запреты, прибежали и столпились у входа в это помещение.

Катя открыла глаза, облизала пересохшие выцветшие губы.

- Господи, что это? Откуда?

- Товарищ рулевая, - прошептал Двуногий, не сводивший взгляда с чудных даров и лишний раз коснувшийся их нежной пупырчатой поверхности, - это должно помочь вашему социалистическому выздоровлению. Мне сказали, вы должны знать, как это употребляют в пищу.

- Я знаю, как употребляют апельсины. Но откуда вы их достали?

- Мне дали, э-э, для вас... Сказали, э-э, ваше здоровье очень важно для, э-э...

Адмирал вздохнул и выразительно поднял густые командирские брови и глаза кверху.

Девушка, родившаяся в Москве, тревожно посмотрела на почтительно согнувшегося высшего начальника, перед кем тут, по идее, все трепетали, на отвлекшихся от своих бесконечных забот женщин, на несчастных детей в вырубленной крепкопородной арке входа.

Катя сразу почувствовала себя лучше. Догадка наполняла злобой ее жилы, и это действовало не хуже лекарства. Апельсины, значит, жрут, свеженькие, может быть, всего два дня, как из загадочного Марокко, расположенного на поверхности земной коры, если это еще правда.

Она жестом велела Двуногому приблизить плохо выбритое лицо. В его подрагивающих малюсеньких зрачках стоял вековечный субординационный испуг. Она говорила еле слышно. Но и в родильном подразделении царица-тишина устанавливалась легко, и Двуногий отлично слышал Катю.

- Слушай сюда, адмирал. Если ты не хочешь, чтобы пострадало твое собственное здоровье, то через полчаса ты сюда вернешься...

- Через что?

- Через полчаса. Не строй мне тут глупенькие глазки. Я оденусь, буду готова через полчаса, и ты отведешь меня к Зотову.

-Ноя...

- Ты отведешь меня прямо к великому вождю и учителю, чему еще там, я не знаю, к Зотову, самому Зотову - и никому иному. Иначе случится нечто страшное, и в первую очередь с тобой. Понял, Двуногий?

- Понял.

- А сейчас вон отсюда. Мне нужно одеться.

Когда на негнущихся ногах адмирал вышел, на Катю смотрели несколько десятков глаз, как на богиню света, внезапно спустившуюся сюда. Она вдруг почувствовала всесилие власти и даже ощутила от этого удовольствие.

-- Эй, кто-нибудь, немедленно сюда нож и большую тарелку! - крикнула она в пространство.

Она не спеша оделась, потом, сидя на кровати, почистила апельсины и разделила их на дольки. Одну -все-таки съела сама, а за остальными велела детям подходить по одному. Каждый ребенок испуганно жмурился, широко открывая рот и причащаясь святым дарам божественного вкуса. "Для скольких из них, может быть, для всех, - подумала Катя, - это будет самым ярким воспоминанием до самой унылой смерти тут же, в закупоренном термитнике".