Михаил Емцев - Бог после шести

Она схватила его за руку, прижала ее к груди. Он погладил женщину по голове. Рука Кары была сухая и горячая.

— В теснине тела живем, — туманно сказал он. — Над нами узенькая полосочка спасительного неба. Трудно подняться к нему, больно. Вопиет плоть, смерти боится. Страх этот у всех есть, только надо уметь обуздать его. Верой, воздержанием, молитвой. Слышишь — воздержанием, дочка!

И Кара легонько оттолкнул молодую женщину. Она ему не нравилась. “Истеричная дура”, — не раз бормотал он про себя, слушая ее вдохновенные, лживые россказни.

Маша побледнела. Она все поняла. Этот человек отвергал ее преданность, ее доверие, ее любовь. Несколько секунд она молча переводила дух. А Кара меж тем углубился в смакование вопроса:

— Сигнал этот неплохой, даже, можно сказать, хороший сигнал. Тот, кто думает о смерти, неизбежно думает о боге. А кто думает о боге, находит его. Поиск начинается со страха, кончается освобождением.

— Спасибо, я поняла, — прервала его Маша.

Кара удивленно посмотрел, вздохнул и вышел из комнаты.

После этой беседы в душу женщины вновь вернулись равнодушие и пустота. Временами накатывала беспричинная злоба. Тогда хотелось навредить спутникам, особенно Каре, устроить скандал. Стала присматриваться к наставнику совсем другими глазами. Искала ложь и обман. И нашла их.

В тот вечер они попали в какое-то богатое село. Названия, как всегда, Маша не спрашивала, ее поразили новенькие, отлично сработанные избы. Видно, неплохо тут жили люди. Хозяйкой дома на этот раз оказалась молодая мрачная женщина. У нее были пышно взбитые светлые волосы под кружевной черной накидкой. Потом Маша узнала, что у хозяйки с год назад погиб молодой, как и сама она, муж, и горе бросило ее к сектантам.

Встреча совпала с годовщиной смерти. Собравшиеся старики и старухи оказались весьма горазды выпить. Притворяшки во главе с Карой от них не отставали. Маша пила наравне со всеми, но потихонечку злобилась. “Всё ложь, — думала она. — Разве можно пить по поводу смерти? Кощунство это, надругательство. Ишь как раскраснелись, языки развязались! При чем тут покойник? Это предлог для пьянства, и только. Вон у вдовы как глазки заблестели. Разве она скорбит о муже?

А потом, когда все стихло, разошлись гости, пропали Пуф и Худо, Маша вздремнула и, проснувшись, обнаружила, что она совсем одна. Тихо было, за окошком кончался зимний день.

Неслышно встала, подошла к неприбранному столу, отпила квасу и, подумав, толкнулась на хозяйкину половину. Что ей там надо было, сама не знала. Разве перекинуться с кем-нибудь словом. Вошла и увидела хозяйку и Кару…

Маша выскочила, дрожа от негодования.

“Какая гадость! Какая грязь! Святой человек!” — клокотала она, бегая по комнате.

И сразу приняла решение.

Уйти. Все бросить и уйти. Взять только свои деньги и уйти. Судорожно и зло она накинула платок, запахнулась по-бабьи, выбежала из сеней. У крыльца сразу же провалилась в снег, остановилась перевести дыхание. В углу двора яростно зашлась в хриплом лае собака.

Маша выскользнула на улицу. Сугробы тянулись вдоль заборов. Посередине улочки пролегла узкая санная колея. “Как только Худо пробрался по этой дороге?” — удивилась она. Но эта мысль, машинально возникнув, тут же исчезла. Куда теперь? Домой? Или — на тот свет?

Маша пошла по улице, согнувшись от приступа щемящей физической боли. Болела вся кожа, болело сердце, голова, позвоночник.

Шла долго, не разбирая дороги, спотыкаясь. Вдруг замерла в удивлении: перед ней открылась площадь, освещенная яркими ртутными лампами. В голубом свете стыли высокие белые колонны, меж них толпился народ, раздавался смех. Роскошный Дом культуры оказался в этой деревеньке. Ни за что бы не подумала. Да и откуда знать: Кара норовил попасть подале от светлых мест, от общественности, от людского глаза. Темного человека всегда в тень тянет. Маша остановилась у афиши. На желтой фанере было жирно начертано гуашью: “Мексиканский фильм. Начало в 18, 20, 22 часа”. Тупо и долго смотрела на объявление, не понимая. Название или родина фильма? Если родина, то где название?

Только хотела отойти, но ее остановило недоумевающее восклицание:

— Мексиканский, а как звать, забыли написать! Догадайся, мол, сама.

— Торопились, должно.

С двух сторон возле нее стояли два парня и с интересом на нее поглядывали. Маша посмотрела на одного, с левой руки, потом на второго, справа, снова налево и смущенно тряхнула головой.

— Господи! — вырвалось у нее.

Это были близнецы. Два чистых юношеских лица смотрели с лукавинкой, рожденной привычным чувством торжества.

— Нам с Колей, — сказал один близнец, — ничего не стоит девушке голову закружить. Обступим, пусть крутится, гадает, кто ее окружает.

— Действительно. — Она снова тряхнула головой, с оттенком неодобрения. — Бывает же!

— Бывает, но редко, правда? А вы не нашенская, угадал?

— Чего ж тут гадать, — вступился второй близнец. — И одежа, и вид такой…

В его голосе послышалось плохо скрытое восхищение. Маша продолжала их внимательно рассматривать. Одевались они одинаково, видимо, для поддержания совершенного тождества. Серые смушковые шапки, короткополые пальто, валенки. В электрическом свете выглядели большими куклами с румяными улыбчатыми лицами. Запах теплого свежеиспеченного хлеба пробился в морозном воздухе. Маша почувствовала, что ком в ее горле оседает вниз, в пустой, нервно сжимающийся желудок.

— А если здешние, — воскликнула она с неожиданной непосредственностью, — так показали бы мне свою деревню.

Притворное возбуждение покоробило ее, но молодые люди не заметили фальши. Их, похоже, огорошило Машино предложение.

— А чего ее смотреть? — сказал один. — Ничего такого у нас особенного нет.

— Не может быть, — уверенно сказала она. — Вы, наверное, плохо знаете историю. Деревня старая, значит, тут что-то происходило, события всякие.

Лица близнецов затуманились, поскучнели.

— А может, лучше в кино? — неуверенно предложил один, обращаясь к брату.

— Вот гостеприимные хозяева! — воскликнула Маша.

Парни засмущались.

— Та не, мы што ж, пожалуйста, — нерешительно начал один.

— Да вы хоть представьтесь, имена свои скажите!

— Коля и Юра.

Близнецы оказались подарком. Судьба смилостивилась над Маримондой в этот жестокий день ее жизни. Они пошли в кино втроем, и, когда парни сняли шапки, обнаружив два коротко остриженных русых чубчика, Маша умилилась и растрогалась. От близнецов еще сильнее запахло свежим хлебом, молоком, каким-то детским запахом.

Они сидели в конце зала, через окошечко с ярким пыльным лучом доносился стрекот киноаппарата, и Маша все боялась, как бы милые близнецы не исчезли, не растворились в темноте. Она даже позволила себе придерживать ребят за грубую ткань рукавов. Она чувствовала себя очень взрослой и очень опытной и обращалась с новыми знакомыми нежно, иронично. Коля и Юра немного растерялись. Там, у доски объявлений, под порывами морозного ветра, они чувствовали себя уверенней, чем здесь, рядом с красивой и печальной женщиной. Она оказалась неожиданно шикарной городской дамой. Под грубым шерстяным платком обнаружилась сложная прическа нездешнего фасона, румянец слетел со щек, и девчонка на их глазах повзрослела, сразу установив дистанцию между собой и новыми знакомыми. Впрочем, сама она эту дистанцию легко нарушала: разговаривая, склонялась к плечу Коли и Юры. Они же напряженно вглядывались в экран, где красавица революционерка очень удачно и метко убивала врагов революции.