Юрий Дружков - Прости меня

Гаснут ракеты, гаснет вода, все гаснет.

...А вот и моя школа. Идет урок. Пишем.

Кого-то нет на занятиях. Учительница ласково глядит на всех нас и говорит:

- Мы не будем его ждать, ребята. К нему отец вернулся.

Тихо, очень тихо в классе. Ко многим скоро придут папы. Папы-герои, папы с боевыми орденами. Ко многим не придут.

Чиж сидит, опустив голову. Стриженая макушка почти над партой. Мальчишке грустно. Долго смотрит учительница на него, не понимая. Потом подходит и гладит эту стриженую грустную макушку мягкой, доброй рукой...

Девочка жила в огромном каменном сером доме, в огромной квартире, с мамой, папой, братишкой, большой овчаркой, такой, какие бывают у пограничников. Папа Девочки-одноклассницы был ракетчиком. Все ребята знали такую тайну. Правда, в то время "ракетчик" означало совсем другое. Ракетчик - это непобедимые "катюши", гвардейские минометы...

Чиж пришел к Девочке домой, потому что Девочка разрешила ему проводить себя.

В нарядной столовой, среди сверкающих посудой шкафов, они вдвоем пили чай с малиновым тортом, а на хлеб с маслом, прохладным сливочным, даже не смотрели.

Потом они играли в шашки, ходили смотреть овчарку, запертую в комнате за стеклянной дверью. Девочка собаки не боялась, но собака рычала на мальчишку, поэтому добрая Девочка заперла собаку.

- Я тоже приду к тебе в гости, - сказала Девочка. - Ты не забудешь запереть вашу собаку, чтобы не рычала на меня?

Девочка даже не спросила, есть ли у него собака.

Девочка спросила:

- Кто у тебя папа?

Чиж помолчал и ответил:

- У меня папа - разведчик. Он далеко-далеко. На задании. Только ты не спрашивай, где он, и никому не говори. Тайна...

Она посмотрела на него с уважением. В первый раз на него смотрели с уважением.

Тоненькая женщина с необыкновенно добрым лицом не узнавала мальчишку, не понимала, какая беда свалилась на стриженую макушку. Малыш ничего не рассказывал. Он уходил из дому, сидел где-нибудь в зарослях кладбища, молчаливый, нахохленный с виду. А на самом деле жуткие для него, непосильные до ослепления сверкающие звуки жили в нем. Девочка звучала в его душе. Девочка-синеглазка.

Где он, этот миг, когда не думают о том, что девочки тоже бегают с авоськами в магазины, ходят в школу, получают отметки, умываются, капризничают, стаптывают каблучки, завидуют, жадничают, болеют гриппом, боятся ходить по темным улицам? Где он, этот миг? Когда не умеешь подумать о всем этом, а воздух звенит от одного прикосновения имени девочки.

Когда навстречу тебе плывет в кружевном воротничке, в оборках и лентах нежное, хрупкое, навеки негасимое неуловимое сияние. Плывет и гаснет, и нет ничего. И думаешь ты: наверное, показалось. Где все это? Наверное, мне одному показалось, мелькнулось, приснилось... И думаешь ты, надо ли так видеть? Стоит ли так видеть? Надо ли все это беречь? И видит ли ктонибудь еще то, что, может быть, видел ты?

А если никто? Чем ослепило тебя? Может быть, надо иначе? Мерить все лягушачьей несложностью. Или по-другому? Как ты посмела не заметить! Как ты посмела не ответить! Новый, атомный век?..

Где же оно, таинственное мгновение? В какой несветлый день утратили мы его?

Мальчишка страдал, что не может пригласить ее к себе домой.

Такую девочку в такой бедный дом приглашать никак невозможно.

И мама. Вдруг она скажет: нет у нас никакого разведчика. Не было никогда... Девочка, наверное, посмотрит надменно и, ничего не сказав, уйдет, уйдет навсегда.

Поэтому Чижик больше не ходил к Девочке.

Прости меня, родная, за мое наивное ребячье невежество.

Прости меня. Я виноват. Я посмел обидеть порог дома, в котором жила ты. Я целую твои руки. Наверное, потому, чтобы не так сильно щемило... Я виноват. И никакие детские химеры, никакие годы не могут извинить меня. Я не хотел, но я виноват.

Если когда-нибудь сломают наш дом, я попрошу дать мне окно, за которым сидела ты, за которым ждала меня столько лет, с тех самых давних лет. Пусть оно будет со мной, прибитое к стене в моей комнате. Я никому не позволю, глядя на него, улыбаться.

Мальчишка по прозвищу Гога принес в класс трофейный фотоаппарат. Он щелкал им на всех подряд, важничал, никому не давал потрогать.

- Нельзя, - говорил он сопя, - можно сломать. Папу наградили этим аппаратом за храбрость.

- Неправда, - сказал Чиж. - В награду не дают аппараты на войне.

Гога обиделся:

- Дают, кому надо! Мой папа герой, а у тебя кто, а?

Чижик надменно, как, наверное, поглядела бы сама Девочка, посмотрел на Гогу и сказал значительно тихо:

- Мой папа - разведчик. Он далеко, мой папа...

Я смотрю на экран, и мне почему-то совсем не весело.

Над крышей гудит мотором бульдозер. Мигают лампочки на щите антенн.

Была у него такая богатая, такая неудержимая фантазия.

Чиж мог придумывать и рассказывать невероятные, захватывающие девчонок и мальчишек истории. Выходило очень ладно. Ребята после уроков не бежали домой, а просили рассказать о новых удивительных похождениях разведчика-папы, умоляли открыть по секрету, как папа сумел пробраться в динамитный склад, как спрятал в пироге семизарядный пистолет... Чижик изображал таинственность, говорил "не могу", но потом выкладывал с такими потрясающими подробностями, что у него самого бежали по спине мурашки.

Домой Чижик никого не приглашал. Он знал: разведчики в таких домах не живут. Он был немного сердит на свою неудачливую маму за то, что она не сумела поселить его где-нибудь в огромном сером доме...

Ребята не знали; что больше всех на свете верит в папу-разведчика маленький стриженый Чиж.

Ребята сказали:

- Когда папа вернется, пускай в школу придет.

Мальчишкам не терпелось увидеть знаменитого разведчика. Но папа все не ехал. Далеко-далеко затерялись дороги, по которым шагал веселый, сильный, храбрый, самый большой, самый добрый человек.

На мальчишку свалилось обожание. Никто не смел обидеть его. Никто не спрашивал: почему не едет папа, все понимали не может он просто вот однажды взять и на трамвае приехать: "Здравствуйте, я разведчик..." Тайна государственная.

- Ты нам его по секрету покажи. Мы на него одним глазком посмотрим и никому-никому не скажем, - просил Гога.

- Ну да, по секрету, - подхватили ребята. - Умрем, не скажем.

И глаза у них были решительные, блестящие, какие бывают у самых крепких людей.

Чижику ничего не оставалось, как согласиться. Мальчишка сам хотел увидеть его.

Однажды после уроков неожиданно для себя сказал:

- Приехал...

У ребят побелели уши.

Загадочно поглядывая по сторонам, они сели в трамвай, молча доехали до центра, вышли на большую площадь и встали за углом высокого здания так, чтобы можно было видеть огромный подъезд.