Валерий Белоусов - Витязи из Наркомпроса

— Правда? — восхищенно всплеснула руками Натка…

— Да! — с нескрываемой гордостью сказал старый большевик. — Вот, помню, стою я это перед ним, в буденновке, в руках у меня письмо от мордовский коммунистов. А он то на меня внимательно посмотрит, то на товарища Фотиеву, и ласково так говорит — да кто его вообще сюда пустил? Я ему письмо протягиваю, а он ни письма читать не стал, ни меня слушать, руками машет — к Калинину, говорит! К Калинину идите… Великой души человек! И потом я столько сил отдал родной Партии! Помню, в двадцатых, во время разрухи, обеспечивал я топливом транспорт! Бывало, встанет поезд из-за нехватки дров, а я с маузером уже тут как тут! выгонишь буржуев и прочих несознательных обывателей в лес, и пока они себе дров для паровоза не нарубят, в вагоны ни шагу… Эх, помню смешной случай… весна уж была, завезенные поленья речка залила… Так я их в ледяную воду загнал по пояс! И что вы скажите: ведь всё выловили, саботажники! А если кто по своей тупости из пассажиров утоп, так я не виноват… И после, я всегда был на руководящей работе! А что меня из Мордовского университета выгнали, якобы за троцкизм, это меня просто оклеветали! И в Зуб-Полянском педагогическом училище, тоже…

— О, вы работник Наркомпроса? — радостно собеседника спросила Натка.

— Был. Руководил педучилищем, преподавал ряд дисциплин: история классовой борьбы, мордововедение, педология, русский язык и литература, цикл математических наук, биология и ещё некоторые другие… А что у меня студенты пищу на кострах готовили, так это просто они такие романтики…

— А почему же вы с работы ушли?

— Да не ушел я… это мой завистник, собрав учителей из разных школ, предложил им написать составленный им же диктант. На работу были приняты только те, кто сделал в нём ошибок меньше всего… А что вы хотите? Тупая мордва, по-русски понимает совсем плохо…

— Как начинается «Евгений Онегин»? — вдруг, совершенно ни к селу, ни к городу спросил лесной человек Филя.

Деятель мордовского народного образования молча вылупил на него глаза. У стороннего наблюдателя могло сложиться превратное представление, что он искренне не в курсе, кто такой этот Евгений?

— «Мой дядя самых честных правил…»? — резонно предположила образованная в образцовом московском педтехникуме культурная москвичка Натка.

«Не мысля гордый свет забавить,Вниманье дружбы возлюбя,Хотел бы я тебе представитьЗалог достойнее тебя,Достойнее души прекрасной,Святой исполненной мечты,Поэзии живой и ясной,Высоких дум и простоты,»

— задумчиво прочитал вслух бессмертные стихи мордвин, бывший зека Актяшкин, и опять скромно пришипился в уголочке.

А потом вдруг спросил:

— А вы знаете, Наташа, что такое чистый хлеб? Цельный, «чистый» ржаной или пшеничный хлеб здесь, в Зоне, едят только работники МТС: трактористы, комбайнеры, плугари, шофера, которые сумели и успели получить его зерном с колхозов, в порядке натуроплаты с МТС, во время осенних обмолотов, прямо с токов. Для выпечки обычного хлеба из травяных и прочих смесей, требуется для связки хоть немного ржаной муки или хотя бы настоящего чисто ржаного или пшеничного отмоченного-вымоченного хлеба. Для этого купленный в Рузаевке, в хлебных магазинах, в буханках чистый цельный мучной хлеб отмачивается, мешается с травой и затем выпекается. Опара обычного хлеба, выпекаемого большинством колхозников себе для питания, состоит из смеси: тёртый картофель, мука из лебеды, сережёк березы и орешника, желудей, липового листа, стеблей трав клевера, чечевицы, гороха и небольшого количества муки овсяной, ржаной или пшеничной или небольшого количества добавки хлебовыпечки из ржаной или пшеничной муки. В весенне-летние месяцы добавками служит ряд других зеленых травянистых растений, как, например, борщевик, лебеда, свербига. Хранящийся в избах колхозников кусок хорошего, из ржаной или пшеничной муки, «целого» хлеба, в виде черствого, замороженного или сухарей, в большинстве случаев был куплен в магазинах Рузаевки. Но его не едят, а берегут для больных, для выпечки суррогатного хлеба или вообще для какого-либо непредвиденного случая.

Актяшкин промолчал, продолжил неторопливо, обстоятельным тоном:

— Я, знаете, в Рузаевке… отбывал. Там наша ИТЛ огромный элеватор строила. Так вот, начиная с поздней осени прошлого, 1936 года, от рузаевских магазинов шли сотни мужчин и женщин. За спиной в рюкзаках, в котомках и в руках они несли хлеб. Зимой везли на саночках-салазках, на санях, впрягшись в них по 3–4 и более человек. Такие картины мне пришлось наблюдать и встречать на дорогах от Рузаевки во всех направлениях. Люди, несущие и везущие на себе хлеб, были не только из близ располагавшихся колхозов, но и из дальних районов. Некоторые проходили и проезжали сотни километров и стояли в очередях, пока после многодневных и многократных дежурств у дверей хлебных магазинов не удавалось набрать и накупить 10–20 буханок хлеба и несколько килограммов круп.

— Так что же у вас тут случилось? — с гневом спросила Натка ответработника. — Недород?

— Да нет…, ответил тот. — В прошлом году урожайность была 11 центнеров с гектара, всего на семь процентов меньше, чем в 1928 году…

— А почему вы именно с этим годом сравниваете? — удивилась девушка.

— Ну как же… потом была коллективизация, производительность труда несколько снизилась…

— Но почему?

— Да как вам сказать…, — замялся экс-коммунист. — Вековая психология крестьянина, частного собственника. Для бедноты, не имевшей подчас ничего, вопрос вступления в колхоз решался быстро и однозначно. Но к этому времени некоторые хозяева из бедноты выбились в середняки, купили домашний скот, одну или две лошадки. И вот только они приобрели это — и лошадь, и сбрую, и упряжь, и плуг, — ещё не успели налюбоваться, наездиться, а приходилось всё отдавать, обобществлять. Вести скот и любимых лошадок на колхозные дворы и везти всё хозяйственное имущество на колхозную усадьбу. А уж оттуда без ведома конюха и без разрешения бригадира или председателя лошадку не возьмёшь, не запряжёшь и, куда хочешь, не поедешь. Лошадка была твоя, а стала колхозной, общей, — стала обобществленной. Со всем этим крестьянин свыкнуться мог не сразу. Не мог он спокойно смотреть на то, что на только что его собственной лошадке едет кто-то, особенно если это колхозник-бывший лодырь, безлошадник, да ещё понукает её, да вдруг припустится рысью! А куда он едет? Может, по колхозным делам, а может и по своим личным… Все подобные жизненные обстоятельства и организацию новой жизни в колхозах приходилось разъяснять и втолковывать. Не все понимали…