Юрий Алкин - Цена познания

Слева послышались шаги. Кто-то, уверенно ступая, приближался ко мне по перпендикулярному коридору. Я приготовил дежурную улыбку. Мгновение спустя из-за угла показался задумчивый Двенадцатый, неся под мышкой шахматную доску. Он был настолько поглощен своими мыслями, что даже не заметил меня. Повернув налево, он некоторое время шел передо мной, а затем исчез за дверью тамбура. Я проводил взглядом его крепкую фигуру и тотчас же забыл о нем. Цель моего путешествия находилась уже совсем недалеко.

И снова, как много-много дней назад, я стою перед дверью. Только на этой двери нет номера, и открывает мне ее не Мари, а Восьмая.

– Пятый? – приветливо удивляется она.

– Вот, – говорю я, – принес твою накидку. Ты забыла ее вчера в Секции Встреч.

– Ой, спасибо, – радуется она. – А я уже не знала, где ее искать. Что же ты стоишь? Проходи.

– Ты не занята? – на всякий случай уточняю я.

– Нет, абсолютно не занята. Я просто читала, – говорит она, и, следуя ее жесту, я прохожу в комнату.

Через пять минут светского разговора, даже не взглянув в сторону слепо таращащейся на меня камеры, я встал с кресла, сделал шаг в сторону и исчез из поля зрения наблюдателей. А еще через полчаса я покинул квартиру Восьмой, прилагая все усилия для того, чтобы оставаться Пятым. Хотелось смеяться и петь. Короткая встреча сделала меня более счастливым, чем многодневная переписка. Момент неловкости, шутка, рассеявшая скованность, и разговор. Тот искренний, свободный разговор, которого мне так не хватало. И первый поцелуй у порога. А уже через мгновение – ожидание новой встречи.

Будто синхронизируя свои действия с моими, из тамбура появился Двенадцатый. На этот раз он соизволил обратить на меня внимание, так как мы шли навстречу друг другу. Поравнявшись со мной, шахматист отсалютовал и продолжал удаляться в направлении Секции Поэзии. Несмотря на то что мои мысли витали далеко, что-то в его облике насторожило меня. Проще всего было обернуться и посмотреть ему вслед. В обычный день я бы так и сделал. Но то, что было уместно в другой день, не годилось сейчас. Сегодня я был самым примерным пай-мальчиком. К тому же зрительную память полезно тренировать. Так что же это было? Одежда? Походка? Какой-то предмет? Ах, вот оно что. Не предмет, а его отсутствие. За время своего пребывания в тамбуре Двенадцатый успел избавиться от доски. М-да, неважная маскировка. Вот так, прямо среди бела дня, контактировать с внешним миром? Какие-то они стали беспечные. Интересно, что он им передал? Текст шахматного учебника? Что-нибудь вроде «Теория ладейных эндшпилей в условиях отсутствия смерти»? А меня зачем-то гоняли туда ночью. Впрочем, им виднее. А может, по их подсчетам, сейчас тут должно было быть пусто, и мое внезапное появление в коридоре явилось для них полнейшим сюрпризом? Не ожидает ли меня самого в таком случае сюрприз? Ладно, будем надеяться на лучшее. И, позабыв о Двенадцатом, я мысленно вернулся к нашему свиданию.

Время меняло свой темп. Оно то неслось вскачь, то едва ползло, медленно приближая момент очередной встречи. И очередного безрассудства… Что, если меня позовут, пока я у Мари? Что, если они обратят внимание на то, что я исчез? Что, если они сочтут, что Пятый начал слишком часто наведываться к Восьмой? На каждый случай был заготовлен план действий, но всего не предусмотришь. Да и планы эти были далеко не идеальными. И все же, понимая степень риска, мы не могли заставить себя полностью оказаться от свиданий. Одна короткая встреча, затем еще одна… Приступ осторожности… Три недели без переписки… Как долго они тянутся… Нет, нам надо, надо встретиться.

– Когда?..

– Давай завтра вечером. После ужина. Я занесу тебе книгу, о которой мы сегодня говорили с Шестой и Адамом…

– Хорошо, я буду ждать…

Мы медлили с уходом из гостиной. Казалось, что-то мешает нам. Принесенная книга была подвергнута тщательному анализу, разговор с Адамом был неоднократно упомянут, все способы усыпить внимание потенциальных наблюдателей были использованы. Но что-то продолжало удерживать нас в мягких креслах. Наконец Мари поднялась и, сказав: «Я скоро вернусь», скрылась во внутренней комнате. Выждав минуту, вслед за ней туда прошел я.

– Почему ты не хотела уходить? – спросил я.

– А почему не хотел ты? – спросила она в ответ. А потом пришла ночь, полная нежности. Одна из тех редких ночей, которые остаются с тобой на всю жизнь.

Я лежал с открытыми глазами, но не видел ничего, кроме темноты. Она была не такой, как бывает ночью в доме – прозрачной, разбавленной лунным или фонарным светом, позволяющей видеть очертания предметов. Это была другая, истинная, черная, как сажа, темнота. Та темнота, которая по ночам заполняла наши спальни. Я слышал дыхание Мари. Тихое-тихое дыхание. Затем послышался шорох.

– Ты спишь? – спросила она шепотом.

– Нет, – тоже шепотом ответил я.

Почему-то шепот казался наиболее уместным сейчас.

– Как ты думаешь, – спросила она, помолчав, – удастся у них эксперимент?

Мне не хотелось говорить сейчас об эксперименте. И тем более рассказывать о дневнике. Для этого нужен был долгий и серьезный разговор. «Ты узнаешь, – подумал я. – Но не сейчас. Потом».

– Не знаю, – сказал я.

И это была правда. Ведь я действительно не знал.

– Мне его жаль, – сказала она вдруг. Я понял, о ком она говорит.

– Почему ты уверена, что это он, а не она?

– Считается, что мужчины надежнее женщин. Хотя так считают только сами мужчины. И, кроме того… – Мари замолчала.

Я прикоснулся к ее руке.

– Что кроме того?

– Кроме того, было бы слишком жестоко брать девочку. Ведь пока идет эксперимент, ее лишают возможности иметь детей. И скорее всего, чем бы он ни закончился, у нее никогда не будет ребенка.

«Какое отношение жалость имеет к эксперименту?» – вспомнил я фразу из дневника. А вслух спросил:

– А почему это можно делать с мальчиком?

– Мальчика тоже жаль. Но это не то.

Я приподнялся на локте. Мне хотелось увидеть Мари, но эта чернильная тьма была непроницаема. И я только представлял себе ее лицо.

– Хорошо, пусть это будет мальчик. Парень. Но почему ты жалеешь его? Ведь если эксперимент удастся, он будет жить гораздо дольше нас.

– Я это понимаю, – ответила Мари. – Но разве такая жизнь кому-нибудь нужна?

– Тогда их эксперимент бесполезен, – сказал я.

– Почему? – в ее голосе послышалось удивление.

– Потому что ты жалеешь его. А жалость всегда направлена сверху вниз.

– Что значит «сверху вниз»?

– Невозможно жалеть того, кто лучше тебя. Жалость – это когда чувствуют: мне в чем-то лучше, чем тебе. Я умнее, здоровее, удачливее тебя. И мне с высоты моего превосходства тебя жаль.