Андрей Жвалевский - Те, которые

Завтра я встречусь с Верочкой.

Все валится из рук, даже про маму почти не вспоминаю.

Завтра я уйду из офиса пораньше, в половине пятого. По необъяснимому капризу пойду на остановку, чтобы доехать домой на троллейбусе вместе с народом. Троллейбуса долго не будет. От скуки я начну рассматривать людей на остановке.

И встречусь с ней взглядом. Точнее так: наши взгляды столкнутся, как бильярдные шары. Это будет так неожиданно, что мы рассмеемся. А потом станет накрапывать дождь, и я подойду к ней и предложу подвезти ее на такси. Она удивится, но согласится.

Мы доедем до самого дома, беспрерывно болтая о всякой ерунде. А когда она будет высаживаться, я неожиданно для себя выйду из машины, расплатившись с таксистом какой-то купюрой (кажется, пятьсот рублей, потому что водила не станет окликать меня). И провожу ее до подъезда. Она даже удивляться не станет, только рассмеется. А когда я потребую телефончик, она без колебаний продиктует его – и снова будет хохотать, когда выяснится, что я не знаю ее имени и не понимаю, что записать в телефонную книгу.

После чего мы разойдемся, улыбаясь, легкие, словно наглотавшиеся гелия.

Все будет именно так.

Завтра я пройдусь по своей тропе след в след.

Троллейбус пришел почти сразу!!!

Какого черта он вдруг решил не опаздывать, я не знаю, но он прошел явно раньше, чем в прошлый раз, дождем еще и не пахло!

Видимо, я что-то такое сместил в прошлом, наступил на какую-то бабочку – и троллейбус, который должен был сломаться на маршруте, не сломался…

Это был самый страшный миг в моей жизни. Потом, на остывшую голову, я понял, что паниковать не стоило. Я помнил Верочкин адрес, знал, где она работает. Я мог устроить сотню случайных встреч. Но в тот момент ни о чем таком я не подумал – бросился к Верочке, схватил ее за руки и почти закричал: «Не садитесь в троллейбус!». Она уставилась на меня в полном обалдении, двое подвыпивших пролетариев двинулись защищать симпатичную девчонку от маньяка, но маньяк (то есть я) рявкнул на них: «Не мешайте! Это моя будущая жена!». Получилось очень убедительно, пролетарии остановились в нерешительности.

А я продолжил, обращаясь теперь только к Верочке. Умолял не садиться в троллейбус, просил выслушать, рассказывал ей обо всех ее привычках и привязанностях, приводил такие детали ее характера, которые никто мне рассказать не мог…

И постепенно Верочка успокоилась. Думаю, подействовали не мои доводы, а мой страстный, отчаянный и одновременно убежденный тон. Она только попросила: «Отпустите, пожалуйста, мои руки. Троллейбус уже ушел». Я понял, что сделал ей больно и, совершенно потеряв крышу, принялся целовать ее запястья, на которых краснели следы от моих пальцев…

Когда мы расставались, я предупредил, что позвоню, что теперь она от меня никуда не спрячется. «У вас и телефон мой есть?» – рассмеялась Верочка. Я продиктовал номер. Она только покачала головой.

Уже дома я почувствовал, что становлюсь легче воздуха.

Значит, все получилось.

Я не удержался и послал эсэмэску «Ага?». Это из наших будущих совместных секретов, из песенки «А ты меня любишь – Ага!».

Верочка ответила правильно: «Ага!». И смайлик.

Наши отношения с Верочкой развиваются и так, и не так, как в прошлый раз. События все другие – в первой жизни я долго сомневался, топтался вокруг да около. Теперь иду короткой дорогой. Но внутри крепнет необъяснимая уверенность, что все правильно. Все идет туда, куда и должно идти. Однако страх потерять колею так сильно въелся в меня за последние годы, что время от времени начинаю паниковать.

Может, найти толкового психолога?

Сходил к маме в гости. Она светлая и по-хорошему задумчивая. Выглядит гораздо лучше. Говорит, что от молитв и от работы на свежем воздухе. Спрашивает, как у меня дела. Осторожно рассказал ей про Верочку. В прошлый раз она мое «случайное знакомство» восприняла в штыки, а теперь только головой покивала: «Главное, чтобы она тебя любила. А там – как Бог даст».

Этот визит навел меня на мысль заехать к о. Виталию. Чем не психотерапевт?

Я тут же отправился к нему в гости. О. Виталий как раз работал на стройке, собирал строительный мусор и на тачке отвозил на свалку. «Епитимья?» – блеснул я своими познаниями церковного быта, но батюшка меня разочаровал. «Да нет, – сказал он, – просто так думается лучше. Делаю что-то полезное, тело радуется, дух с Богом беседует»…

Как-то так само получилось, что я взялся ему помогать. Мы бросали в тачку осколки кирпичей, куски застывшего бетона, обрезки арматуры и болтали. Именно болтали – не беседовали. Я сначала использовал опосредованный рассказ об «одном своем знакомом», но постепенно перешел к повествованию от первого лица. О. Виталий слушал внимательно, и я решился рассказать все как есть. В том числе и о перемещении во времени. Говорить старался иронично, чтобы потом можно было быстро перевести все в шутку.

«Ну что, батюшка, – усмехнулся я, добравшись до конца истории, – какова история? Бред, правда?»

«Отчего же бред?» – задумчиво ответил тот и взялся за ручки тачки, была его очередь катить.

«То есть вас не шокируют перемещения во времени?» – я шел рядом, недоверчиво на него поглядывая.

«Я верю в воскрешение Божьего Сына, – пожал он плечами, – и во многие другие чудеса. Неужели вы меня удивите перемещениями во времени? Мудрость и сила Господни бесконечны… Но вы можете и лгать. Можете оказаться безумны».

Я хмыкнул, помогая переворачивать тележку.

«Спасибо, батюшка… Значит, псих?»

Тут он глянул мне в глаза так, как никогда не смотрел раньше. Так опытный хирург одним движением скальпеля вскрывает нарыв.

«Нет, Дмитрий Алексеевич, – сказал он совершенно серьезно. – На безумного вы не похожи. И не врете, уж ложь-то меня Господь научил в людях видеть. Значит, придется признать, что вы говорите правду».

И тут меня прорвало. Я вывалил на о. Виталия все свои сомнения. Безо всякой системы, горячо и нетерпеливо, меня словно рвало словами. Почему я пытаюсь совершить что-то хорошее, а не получается? Почему я убил собственного ребенка? Может, лучше вообще ничего не делать, плыть по течению? Как мне вести себя с Верочкой? Смогу ли я удержать ее, или получится, как с Тошкой и папой?..

Когда я иссяк, о. Виталий сказал с необычайной проникновенностью… нет, скорее, с нежностью: «Вы хороший человек. Вы хотели как лучше, но только Господь наш знает эту меру, только он может сказать, что лучше, что хуже…»

Это было совсем не то, что я хотел услышать. Я-то ждал готового рецепта. «Не умею я с богом договариваться», – сказал я и принялся отряхиваться.