Ричард Маккенна - «Если», 1994 № 10

— В следующий раз начнем с чертежей.

— Хорошо. Вы не пришли ни к какому выводу?

— Нет, — солгал я. — Когда вас ждать?

АО. Пускай я слеп, отсюда вовсе не следует, что меня легко одурачить.

Оставшись в одиночестве, я с раздражением стукнул кулаком по ладони. Они допустили ошибку. Очевидно, не подозревали, как много может открыть голос. Между тем тайная выразительность голоса способна поведать столько интересного! Язык не в состоянии передать подобное, необходима математика эмоций..;;В колледже для слепых, который я какое-то время посещал, часто оказывалось, что ученики невзлюбили нового учителя, потому что в его голосе звучали фальшивые нотки, слышались снисхождение, жалость или самолюбование, которые он, а также начальство, полагали глубоко спрятанными, если вообще догадывались об их существовании. Но ученики прекрасно улавливали мельчайшие оттенки: ведь голос настолько богат, куда, по-моему, богаче, чем мимика, и гораздо меньше поддается контролю! Вот почему мне не нравится большинство спектаклей — голоса актеров такие стилизованные, такие далекие от реальной жизни…

Похожее представление прошло только что и в моем кабинете.

В сочинении Оливье Мессиана «Visions de l'Amen»[2] есть момент, когда один рояль играет мажорную прогрессию, весьма и весьма традиционную, а второй роняет высокие ноты, разрушая гармонию и словно крича: «Что-то не так! Что-то не так!»

Сидя за столом, я раскачивался из стороны в сторону, испытывая похожие чувства. Что-то было не так. Джереми и женщина, которую он привел, обманывали меня, что подтверждалось каждой их интонацией.

Придя в себя, я позвонил в приемную декана: оттуда зрячим был виден холл перед лифтом.

— Дельфина, Джереми уже ушел?

— Да, Карлос. Хотите, чтобы я его догнала? Нет. Просто мне понадобилась книга, которую он оставил в своем кабинете. Могу я получить запасной ключ?

— Конечно.

Я забрал у Дельфины ключ, вошел в кабинет Джереми, запер за собой дверь. Одно из крошечных устройств, которые передал мне Джеймс Голд, удобно разместилось под телефонной розеткой. Микрофон очутился под крышкой стола; его надежно прикрыл ящик. Теперь наружу. (Понимаете, я должен быть смелым, если хочу выжить. Смелым и осторожным. Но люди об этом не догадываются.)

Вернувшись к себе, я запер дверь на замок и принялся за поиски. Кабинет у меня большой: две кушетки, несколько высоких книжных шкафов, стол, картотечный шкафчик, кофейный столик… Когда на седьмом этаже Библиотеки Гельмана убирали перегородки (факультет расширялся), ко мне зашли Дельфина и Джордж Хемптон, который был в тот год деканом. Судя по их голосам, они изрядно нервничали.

— Карлос, вы не будете возражать против кабинета без окон?

Я засмеялся. Кабинеты всех профессоров располагались по внешнему периметру здания, и везде были окна.

— Понимаете, — прибавил Джордж, — поскольку окна все равно не открываются, свежим воздухом вам так или иначе дышать не придется. А если вы согласитесь на то, что мы предлагаем, у нас появится возможность сделать просторную столовую,

— Договорились. — Я не стал упоминать, что вижу солнечный свет и различаю тьму. Меня рассердило, что они не вспомнили об этом, не потрудились даже спросить. Вот почему я назвал свой кабинет «склепом» — большой, но без окон. В холлах окон тоже не было, так что приходилось работать без солнца, но я не жаловался.

Я опустился на четвереньки и продолжил казавшиеся безнадежными поиски. Однако мне повезло: один «жучок» обнаружился под кушеткой, второй — на телефоне. Значит, подслушивают. Я оставил микрофоны на месте и отправился домой..

Жил я под самой крышей здания на углу Двадцать первой улицы и улицы Н, в крохотной квартирке, которая, вероятно, также прослушивалась. Включил проигрыватель, поставил диск с «Телемузыкой» Штокхаузена и повернул рукоятку громкости почти до упора, надеясь, что те, кто меня подслушивает, либо ошалеют настолько, что совершат самоубийство, либо по крайней мере у них заболят головы. После чего по-прежнему злой, как черт, приготовил и съел сэндвич.

Я вообразил себя капитаном военного корабля, кем-то вроде Горацио Хорнблоуэра, и благодаря своей исключительной восприимчивости к ветру стал лучшим из нынешних мореходов. Требуется эвакуировать город, и все мои знакомые на борту полагаются на меня. Однако с подветренного борта подошли две вражеские посудины, началась перестрелка: грохот орудий, запах пороха и крови, вопли раненых, напоминающие крики чаек, — и все, кого я знал, погибли, разорванные на куски ядрами, проколотые гигантскими щепками, лишившиеся голов… Затем, когда вокруг на палубе остались только трупы, мой корабль получил последний бортовой залп; каждое ядро, казалось, искало только меня, словно я был точкой О на рисунке, 1. Мгновенная смерть…

Я очнулся от грез, слегка досадуя на собственное поведение. Впрочем, Катсфорт говорит, что, поскольку фантазии такого типа активно защищают «я» слепого, истребляя тех, кто покушается. на самоуважение слепца, их не следует опасаться (во всяком случае, четырнадцатилетним подросткам). Так тому и быть. Здоровье прежде всего, и пошли вы к черту!

С. Геометрия — язык, лексика и синтаксис которого ясны и точны настолько, насколько подобные ясность и точность вообще под силу человеческому сознанию. Во многих случаях, чтобы достичь такой ясности, определения терминов и процедур дополняются специальными символами. К примеру, можно сказать: «Пусть круглые скобки обозначают дополнительную информацию, квадратные — тайные мысли, а фигурные…»

Но годится ли это для языка сердца?

АВ. На следующий день я играл в клубе в бипбол со своими приятелями. Солнце светило мне в лицо и на руки, пахло весной, цветочной пыльцой и мокрой травой. Рамон сделал шесть пробежек. Бипбол — нечто среднее между крикетом и софтболом, в него играют в софтбольной экипировке. «Он доказывает, что слепые могут играть в крикет», — заметила однажды некая англофобка, ирландка по национальности.

Я сделал всего две пробежки и выбыл из игры. Слишком широкий замах. Я решил, что играть на дальней части поля мне нравится больше. Мяч взмывает в воздух по короткой дуге, удар битой, погоня за мячом, который приближается ко мне, движение навстречу, приступ страха, перчатка перед лицом, рывок, мимо, тянешься следом, хватаешь… Звонкий голос Рамона: «Здесь! Здесь!», бросок, в который вложено буквально все, столь долгожданное — и редкое «чмок», когда мяч оказывается в ловушке Рамона. Восхитительно! Просто восхитительно!

Очередную подачу я отбил очень сильно, что тоже было замечательно. Ответный удар. Ощущение поднимается по руке, распространяется по всему телу…