Станислав Лем - Астронавты

— С какой стороны излучение меньше?

— Слева, — отвечает Арсеньев. — Километрах в восьми отсюда.

— Инженер Солтык! — кричу я так громко, что в ушах у меня звенит. — Алло, «Космократор»!

— Есть, есть! — кричит Арсеньев, а голос Солтыка, более близкий, заполняет всю кабину:

— Пилот! Я вас слышу! Пилот! Что с вами?

— Все в порядке!

Я испытал внезапное чувство облегчения. Пришлось взять себя в руки, чтобы добавить:

— Я на высоте двух тысяч метров. Иду за вами.

И тоном, как можно более спокойным, сообщаю:

— Я нашел неплохое место для посадки.

— К черту место для посадки! — кричит Солтык. — Где вы пропадали, дружище?..

В первую минуту я не знаю, что ответить, но он уже переходит на официальный тон:

— Подать вам курс?

— Не надо, я лечу по вашему пеленгу.

— Слушайте, пилот, — кричит Солтык, словно вдруг вспомнив что-то важное, — следите за гирокомпасом! Вы километрах в шести за нами, — не переступайте восьмого градуса! Лучше держитесь немного дальше, с полминуты на восток!

— Почему?

— Там этот проклятый радиоактивный лес!

— Радиоактивный лес? — повторяю я, глядя на компас. — Ну и что ж?

— Он гасит радиоволны!

— Гасит радио…

Мне хочется покрепче ударить себя по лбу. Какой же я идиот! Ведь над лесом находится толстый слой ионизированного воздуха. Очевидно, все это пространство недоступно для радиоволн. А я, осел, и не подумал об этом! «Осел! Осел!» — повторяю я про себя и спрашиваю в то же время Солтыка:

— А почему вы недавно кружили над лесом? Примерно час или полтора назад?

— Вы нас видели? — удивляется Солтык. — Вы там были? Ну, не говорил ли я? — обращается он к кому-то. Потом снова ко мне: — Мы слышали пеленг самолета, когда пролетали там. Мы вызывали вас, кружили с четверть часа, но слышимость там очень плоха, и я подумал, что ошибся.

— Вы не ошиблись… — сказал я тихо, словно сам себе.

Теперь я все понял. Радио моего самолета сигнализировало все время, даже тогда, когда я блуждал по Мертвому Лесу. Самолет стоял, вероятно, на самой границе ионизированного слоя, и потому Солтык услыхал сигналы. Одно только мне неясно…

— Вы видели самолет? — спрашиваю я.

— Нет. Вы приземлялись?

— Да.

Это удивительно! Летели на высоте каких-нибудь пяти тысяч метров и не увидели машины? Потом взгляд мой падает на крылья, и мне все становится понятно. Какой-то умник-инженер велел окрасить корпус и крылья самолета в светло-коричневый цвет, обосновав это научными доводами о свойствах атмосферы Венеры, о поглощении, об излучении и так далее… Машина так слилась с почвой, что ее невозможно заметить.

— А пеленгатор тоже не помог? — спрашиваю я снова. — Помехи, да?

— Да.

Теперь я должен быть особенно внимательным, ибо в центре экрана появляется светлый кружок. Это означает, что я уже недалеко от ракеты. Самолет не может попасть внутрь таким же образом, как он оттуда вылетел.

Солтык снова заговорил:

— Вы видите нас, пилот?

— Нет, — напрягаю зрение, но вокруг клубятся только молочные пары.

— Тогда переходите на радар. Как вы себя чувствуете?

— Отлично.

На экране радароскопа вскоре появляется маленькое продолговатое веретено. Солтык продолжает:

— Начинаю подавать. Восемь, пятнадцать.

— Восемь, пятнадцать, — повторяю я и слегка нажимаю рукоятку газа, поднимая в то же время нос машины кверху. Я стараюсь удерживать изображение ракеты на скрещении белых линий в радароскопе. Самолет и ракета должны сблизиться по меньшей мере на пятнадцать метров — эволюция довольно легкая, нужно только тщательно следить за показаниями приборов.

— Шесть, шесть!

— Шесть, шесть, — повторяю я. Еще минута — и туча надо мной темнеет. Я отрываю глаза от ненужного уже радароскопа. Из белой глубины вынырнул корпус корабля.

— Я вас вижу! — кричу я, проверяя показания стрелок. — Один, восемь!

— Один, восемь, — отвечает Солтык. — Внимание! Переходим на «ВГ»!

«ВГ» означает вспомогательное горючее. Принимая самолет, ракета выключает двигатель, так как при неудачном маневре самолет может попасть в струю атомного выхлопа, а это равносильно катастрофе. Поэтому в таких случаях применяется «вспомогательное горючее» — смесь водорода с кислородом.

Рокот двигателей меняется. Равномерный гул становится высоким, прерывистым: это воют компрессоры турбореакторов. Я осторожно передвигаю рычаг управления. Огромное выпуклое брюхо «Космократора» уже бросает на меня свою холодную тень.

— Ноль шесть!

— Есть ноль шесть!

Теперь направление и скорость обеих машин должны совпасть возможно точнее. Я напряженно слежу за отступающей стрелкой указателя и по миллиметру передвигаю рычаг.

— Ноль! Внимание, ноль!

— Есть ноль.

«Космократор» висит прямо надо мной. Кажется, вытянув руку, я мог бы коснуться темных ребристых пластин его панциря. Раздается глухой скрежет. В обе стороны расходятся створки, раскрывается внутренность грузового люка, и самолет, притянутый магнитным полем, летит кверху. В тот момент, когда дневной свет сменяется темнотой, я выключаю мотор. Створки с шумом закрываются. Еще один удар металла о металл — это эластичные опоры принимают на себя тяжесть машины. Слышен пронзительный свист сжатого воздуха, вытесняющего из шлюза ядовитую атмосферу планеты. Потом все стихает, и лампы загораются спокойным светом.

ПРАВИЛО ШТОПОРА

Меньше чем через час ракета была уже над озером. Мы снижались, а горы становились все больше и выше, водная гладь расстилалась все шире. Вдруг ее темная поверхность забурлила в пламени газов, а «Космократор», оставляя за собою белый пенистый след, проплыл несколько сот метров и остановился, слегка покачиваясь на волнах.

Когда двигатели умолкли, Арсеньев вызвал меня в кают-компанию и в присутствии всех членов экспедиции потребовал отчета о моем полете. Я был уверен, что мое открытие изменит направление исследований и что мы немедленно отправимся в Мертвый Лес на поиски металлических шариков. Своего маленького пленника я по неосторожности потерял: в момент взлета ветер сбросил его с крыла вместе с коробочкой.

Когда я окончил рассказ, наступило короткое молчание.

Арсеньев его прервал:

— Вы разочаровали меня. Кто может сказать, окончилось ли благополучно ваше путешествие? Ведь мы не знаем, сколько излучений поглотил ваш организм. Вылазка вглубь Мертвого Леса не только непростительное легкомыслие, а и провинность. Вы не имели права рисковать своей жизнью. Вы хотели удовлетворить любопытство, невзирая на опасность, хотя смерть после нескольких часов одиночества была неизбежной. То, что вы сделали, доказывает вашу храбрость, но безрассудная храбрость немногого стоит. Если каждый из нас пустится в какие ему вздумается разведки, наша экспедиция кончится плохо… Вы хотите возразить?