Станислав Родионов - Искатель. 2009. Выпуск №07

Его мысль металась, словно в причудливом лабиринте отражений. Любая логическая атака натыкалась на тупик, где стояло зеркало.

Татуировки в виде драконов-стрелок, шрам на бедре были не у Маши, а у Дарьи. Выходит, что перед ним все же Дарья. Но в таком случае подмена должна была произойти во время ее первой поездки в Москву. А это невозможно, потому что саму информацию о татуировках эта женщина сообщила ему уже после поездки. Подмена свершилась в гостинице, когда вторая женщина выпрыгнула в окно. Или в тот момент, когда Маша вошла в душ. Одна вошла, а другая вышла, в халате с бабочками… Только вот зачем все это было нужно?

Родион вспомнил, как именно тогда, после этой ванны, Маша вдруг позвонила Бурову. Зачем она это сделала, почему именно тогда?

— Я решила выдать тебя замуж, сестричка…

Также отпадает и изящная версия о том, что Маша всегда была Дарьей и сестры поменялись ролями еще до приезда в Самару.

Кому пересадили душу жены Бурова — Маше или Дарье? Могла ли Дарья занять место Маши уже после того, как ее расколдовали? Могла ли эта женщина быть Дарьей (злополучные отметины на месте, и на это не закроешь глаза), но сама об этом не знать? Особая форма безумия…

Он долго лежал в темноте, ощущая радом чужое тело, и думал, думал, пока не заснул.

Снова снилась Афродита. Немыслимо, но Родиону казалось, будто бы он наладил с нею какой-то реальный контакт. С кем — с нею? С куском мрамора, который стоял в мастерской колдуна, или с самой богиней? Которая суть порождение древней человеческой фантазии, подобно тому как статуя — плод фантазии скульптора…

Родион видел кладбище: чугунные ограды, вросшие в древесные стволы, звездные белые цветы, нависающие над узкой аллеей скорби. Он скользил на незримой нити сновидения — мимо массивных древних монументов, замшелых склепов. Женщина, похожая на греческую богиню, шла впереди, часто оглядываясь и приглашая следовать за собой взмахами длинных ресниц. Узкая белая рука, не мраморная, но уже живая, придерживала цветущие ветви жасмина, которые легко сбрасывали в пыль крупные капли росы.

Вот свежая могила, еще не заросшая травой, вычурное надгробье, готические буквы. Плавным изгибом руки Афродита указывает на золотую надпись:

— Здесь развязка.

Тени ее пальцев скользят по залитой солнцем плите. Родион просыпается.

Он лежит в своей постели, широко раскинув руки, не сразу вспоминает, что женат.

Никого нет рядом. Родион видит вчерашнюю сцену, эту долгожданную «брачную ночь».

Он встает, накидывает халат, в точности как в те годы, когда был холостым, проходит на кухню, ставит на плиту чайник, распахивает окно. Чаю почему-то не хочется, Родион вспоминает: вчера не пил, да и вообще бросил пить, поэтому и не нужен сразу с утра крепкий черный чай…

Волга, серебрясь в утреннем солнце, несет перед ним свои воды, несет какие-то лодки, катера и крупные суда…

Где же Маша? Родион выходит в коридор, дергает дверь ванной: там пусто, темно. Машины сумки стоят под зеркалом, как и вчера, одна раскрыта, разорена.

Чайник свистит, зовет — ну и черт с ним! Выключить…

Родион входит на кухню и видит на столе какой-то инородный предмет, что-то белое, будто чайка залетела в окно… Подходит ближе. Это — клочок бумаги, вырванный из записной книжки, на уступе — сиротливая буква «Ю».

«ЛЕЧУ В МОСКВУ

НЕ ИЩИ МЕНЯ

Я ДОЛЖНА ВО ВСЕМ РАЗОБРАТЬСЯ САМА

Маша или Даша»

Рядом с запиской валялся какой-то черный квадратик. Родион взял его в руки, пытаясь сообразить, что это такое. Явно электронное устройство, и он видел его не раз… Ну, конечно же! Это была сим-карта от мобильного телефона. Этим Маша давала понять, что меняет номер и звонить ей бесполезно.

Родион вернулся в комнату: свадебное платье все так же лежит на полу у окна, силуэтом мертвого тела, только мелом обвести.

— Ага, не ищи! — пробормотал он.

Посидел с минуту, посмотрел в окно, где одинокая чайка соревновалась в скорости с баржей, груженной песком…

Он вспомнил слова Треплева в финале пьесы, в безумной интерпретации Раковского, которые под смех в зале трагическим голосом произносил Шура Зуев:

— Я получал от нее письма. Письма умные, теплые, интересные; она не жаловалась, но я чувствовал, что она глубоко несчастна; что ни строчка, то больной, натянутый нерв. И воображение немного расстроено. Она подписывалась Куропаткой. В «Русалке» Мельник говорит, что он ворон, так она в письмах все повторяла, что она куропатка.

Родион снял трубку, набрал номер диспетчерской таксопарка и заказал машину до аэропорта.

Только в этом полете Родион по-настоящему понял тех людей, которые не смотрят на подъеме в иллюминатор. Возможно, это вовсе не тупицы, которых не интересует окружающий мир, а те, кто так же, как и он, поражен болью и тоской. Или в их внутреннем мире всегда стоит эта тоска, как вода в унитазе… Нет, все-таки они тупицы. Родион не удержался и прилип к прозрачной пластмассе, жадно ловя глазами пространство, глотающее этот маленький, словно трамвай, самолет. Рядом сидела смазливая девушка и, скучно вздыхая, листала журнал с рекламой гламурных товаров. Представить только, что его суженой могла бы оказаться какая-нибудь такая, пластмассовая, каких на свете подавляющее большинство — с одинаковыми квадратными ртами, лицами, будто только что от пластического хирурга, застывшим в глазах желанием оценить и немедленно взять… Нет, он будет бороться за свою Машу, единственную в мире, невероятную…

Родион и допустить не мог, что она мертва. Утро вечера мудренее, и все вчерашние мысли показались ему бредом. Дарья выбросила сестру из окна, убила ее — что за ерунда! Ведь если бы такое событие произошло, то оно не могло не переполошить всю эту маленькую гостиницу. К тому же он ведь тогда выглядывал в окно и проследил реальный путь, по которому Дарья спустилась во двор — широкий карниз, жестяная крыша полуподвала.

Все упиралось в этих злополучных драконов. И еще в шрам… Теперь и Маша не могла сказать, откуда все это взялось. Вчера она была искренна и удивилась не меньше, чем Родион. Он знал только одного человека, который был в состоянии все это прояснить.

В аэропорту «Внуково» Родион взял такси, и уже через час за окном замелькали старые деревенские домики по обеим сторонам Щелковского шоссе. Вот и дачный поселок, пруд с орущими подростками: ощущение такое, что они две недели так и не вылезали из воды. Цветы сирени на дачной улице превратились в гроздья зеленых коробочек с семенами. Все также где-то вдали стучит молоток. Вот и кнопка звонка, будто из скворечника высунулся птенец, По гравийной дорожке, скрипя, идет Антон Петрович…