Александр Казанцев - Льды возвращаются

Я отпаивал ее содовой водой, но она снова потребовала вошки.

Выпив, она успокоилась и оказала:

— Мне сталю нехорошо… совсем так, как одной американке, которой я помогла в московской галерее. Только она ждала ребенка…

Я вздрогнул.

— У нас будут с вами дети, Рой? — спросила Лиз.

Я опять гадко промолчал. Уж лучше бы я заговорил об издании своего дневника.

— Она удивительная, Рой, эта американка. Она пила, как мы сейчас, но была свежа, как после утренней ванны. Мы говорили о вас. Она назвала ваше имя, верила в вас. У нее была изумительная фигура, но она ждала ребенка. Я догадалась. Она сказала о картине, которую мы смотрели в галерее, что она хотела бы ехать по снегу в санях… Она была экстравагантна, Рой… Она говорила, что признает только звездный алтарь…

Испарина выступила у меня на лбу. Так говорить могла только она!.. Значит, Лиз встретила ее там, в чужом мире… И она ждет ребенка… нашего ребенка!..

— У меня обязательно будут дети, Рой! Я хочу быть самой обыкновенной женщиной, счастливой, не отвергнутой…

Я протрезвел. Только два раза случалось со мной такое. Когда босс приказал мне лезть в пекло и когда позвонил превратившийся потом в тень детектив…

— Слушайте, Лиз, — сказал я, кладя свою руку на ее тонкие, покрытые кольцами пальцы.

Она нежно улыбнулась мне и положила вторую свою ладонь на мою руку.

— Слушайте, Лиз… Я был бы свиньей, если бы не сознался, что… женат.

Лиз отдернула руки.

— Вы? Вы женаты, Рой?

— Да, Лиз. Перед богом.

— Это чепуха! Вы разведетесь. Кто она?

— Вам это надо знать? Она… она смела и отчаянна, она нежна и прекрасна… и она ждет ребенка… Мы обвенчались перед звездами…

— Молчите. Ваше лицо говорит все без слов. Оно сияет, как реклама «Кока-кола». Я ненавижу вас.

Она встала и пошла пошатываясь.

Я ее не удерживал. Она не оглядывалась.

Подскочил лакей. Я отдал ему все, что у меня оставалось в кармане, все до последнего цента.

Лиз вышла из зала вместе с моими надеждами издать дневник.

Я догнал ее в вестибюле. Хотел все-таки отвезти даму в своем кадиллаке.

— Уйдите! Вы вернули меня Ральфу Рипплайну. Этого я вам не прощу, — сквозь зубы процедила она, не попадая рукой в рукав манто, которое подавала ей смазливая гардеробщица.

Швейцар сбегал за такси.

Мне нечего было дать ему на чай.

Глава четвертая

СТРАХ И СОВЕСТЬ

Никто не организовывал этот поход, в этом можно положиться на меня! Меньше всего здесь виноваты коммунисты, на которых пытались потом возложить всю ответственность.

Я стоял на панели в очереди за проклятой бобовой похлебкой. Голодные и промокшие, мы дрожали под проливным дождем. Я не мог спрятаться в своем кадиллаке, он пристроен был у тротуара где-то на 58-м стрите, а пригонять его к очереди было неловко: слишком он был великолепен для жалкого и голодного безработного, ожидающего своей миски супа.

А тут еще объявили, что похлебки на всех не хватит. Вчера случилось то же самое. Многие из нас не ели более суток. У меня от голода кружилась голова. В кармане не было ни цента. Надежды выручить что-нибудь за пиджак, автомобиль или его запасное колесо не было никакой. Никто не хотел расставаться с деньгами. Нужно было родиться таким олухом, как я, чтобы рискнуть это сделать…

Голодные, узнав, что суп кончился, начали кричать. На панели собралось много народа. Даже счастливчики, которым досталось пойло, не уходили и кричали вместе с нами. Они заботились о том, что будут есть завтра. Да и сегодня своей порцией они насытиться не могли и тоже были голодными.

И мы двинулась по улице.

Поток людей рос, стихийно превращаясь в демонстрацию. В окна нижних этажей на нас смотрели прильнувщие к стеклам клерки, которых еще не успели выгнать с работы.

Хозяева магазинов закрывали двери и опускали жалюзи на витрины. Боялись.

Мы незлобиво разгромили несколько магазинов и аптек. Конфервы передавали из рук в руки. Их тут же раскрывали и жадно пожирали, обходясь без предметов сервировки.

Полиция держалась от нас подальше.

Мы беспрепятственно двигались сначала по 48-му стриту, потом вышли на Пятое авеню.

Толпа гудела и катилась вниз к Даун-тауяу. Кто-то с горькой иронией потребовал открыть подвалы Уолл-стрита, где хранятся уже не консервы… Эту идею повторяли громко, насмешливо и даже злобно.

Мне не хотелось принимать участие в таком деле даже в шутку, но нечего было думать о том, чтобы выбраться из «голодного потока».

Кто-то запел «Янки-дудль».

Это было здорово!

Толпа подхватила. Мы сияли шлдаы и шли под моросящим дождем, вылизывая украденные банки из-под свиной тушенки и распевая американский гимн.

А что нам оставалось делать?

Беспокойная толпа жалких, голодных и промокших людей подходила к Уолл-стриту.

В узенькой улочке банков стояли полицейские броневики, очевидно вызванные «в шутку». Полицейские дружелюбно перемигивализсь с нами.

Недалеко от закрытой сейчас Фондовой биржи мы остановились.

Толпа сзади напирала, она заполнила все прилегающие улицы.

Магазинов больше не громили, да их и не было в деловой части города. Люди просто стояли и чего-то издали, словно пред нами мог предстать сам президент.

Тогда-то и стали появляться ораторы. Они говорили с полицейского броневика, превращенного в трибуну.

Полисмены оказались на редкость славными парнями. Они помогали ораторам взбираться наверх, любезно подсаживали их.

Сначала туда поднялись джентльмены, указывавшие рукой на церковь, которой славно запиралась улочка Уолл-стрит. Это была черная церковь с острым контуром. Проповедники что-то бубнили о боге и терпении. Но собравшиеся здесь люда хотели есть. Молиться они предпочитали на сытый желудок.

Потом на машину взобрались молодчики с хриплыми голосами. Они требовали еды и денег, предлагали взломать подвалы банков, около которых мы стояли.

Может быть, полисмены ждали, когда мы наконец цослушаем этих подстрекателей, чтобы начать действовать по инструкции…

Но тут на машине оказался рыжий парень, который попросту столкнул вниз провокаторов, их поймали на руки и выкинули на тротуар.

Рыжего Майка узнали, приветствуя криками и свистками. Это был красный сенатор Майкл Никсон, восстановленный в своих правах нашумевшим решением Верховного Суда США. Полисмены хотели было стащить его за ноги, но им не дали этого сделать.

— Ну, что ж, ребята, — запросто начал Майк. — Один старый и лукавый мыслитель сказал, что всякий народ заслуживает своего правительства. Но дело не в правительстве, а в том строе, который оно представляет. Выходит дело, мы с вами «заслуживаем» капиталистический строй, который выкинул всех, здесь собравшихся, на улицу и который мы все же терпим. А что это за строй? Это мир частной инициативы! Это мир свободного предпринимательства, это мир свободной конкуренции, это мир свободного угнетения, это мир страха. Да, это мир страха и стихии. Мы живем всегда под страхом потерять работу, под страхом конкуренции и разорения, даже под страхом потери прибылей. Получается, у нас страх — главная действующая сила, подгоняющая плетью рабочего, заставляющего напрягаться инженера, принуждающая коммерсанта лучше торговать и хитрее обманывать, промышленника лучше организовывать работу и крепче выжимать из рабочих пот. Все мы в «свободном мире» живем и работаем, как говорят в народе, «за страх». Никому у нас в голову не придет, что можно работать «за совесть»!.. Какая совесть? У кого есть совесть во время бизнеса? Один только страх есть! И вот случилось самое ужасное… Страна парализована. Вчерашние капиталисты оказываются вашими сегодняшними товарищами по несчастью. Разорение — и они или кончают с собой, или идут в очередь за бобовой похлебкой. Это и есть лицо страха. Вчера еще страх был организующим началом, направлял стихийную жизнь общества, создавал видимость рациональной организации и благоденствия. А сегодня, превратившись из пугала в действительность, он из направляющей стихию силы становится сам силой стихии. И эта стихия ураганом пронеслась по всей стране!..