Валерий Вотрин - Журнал «Приключения, Фантастика» 4 96

Минуту спустя тела космолетчиков были прочно прикованы невидимыми поле-ремнями к своим сидениям. Свободными оставались лишь руки. Командир немного поразмышлял, все так же усердно покусывая свою нижнюю губу, а затем резко выкинул руку вперед и надавил на одну из красных кнопок — корабль слегка тряхнуло, стены завибрировали, экраны многочисленных дисплеев враз погасли, но потом снова вспыхнули и заплясали вразнобой фейерверком разноцветных завихрастых линий; послышался нудный, неприятный свист — и в следующую секунду кресла под звездолетчиками резко пошли вниз.

Первым спрыгнул с подножки звездолета на грунт чужой планеты Ленц. Пузырчатый коричневато-желтый песок под ногами чуть вмялся, жалобно скрипнув, и оставил на своей зыбкой поверхности четкие, слегка затемненные отпечатки.

— А где же кристаллы? — спустившись следом, поинтересовался Андрей бесцветным, ровным голосом и, скорее, лишь для того, чтобы хоть что-то сказать.

Он безо всякого интереса осмотрелся вокруг, и на его лице сразу же застыла мрачная маска скуки и разочарования. И было отчего. До самого горизонта, во все четыре стороны, разбегались невыразительные навалы красно-желтого песка, вызывая иллюзию огромных застывших волн на фоне какого-то странного пространства мертвого океана.

— Да, — наконец отозвался Ленц, — что-то никаких сверкающих камушков тут не видно… Доложить на Землю?

— Погоди. — Командир сморщился и сделал несколько осторожных шагов вперед, а затем уточнил: — Пока не надо. Незачем зря тратить энергию, достаточно и того, что дали автоциркуляр о своем прибытии сюда… к черту на кулички. — Вздохнул и прибавил: — Надо осмотреться, а там видно будет…

Через час возле звездолета, впритык к его правому борту, вырос небольшой дот-дом, сооруженный умелыми руками планетороботов, и космолетчики теперь могли спокойно работать и отдыхать вне звездолета, совершенно не опасаясь за свою жизнь на этой незнакомой и пока еще мало исследованной планете.

Ленц сразу же принялся с проворной деловитостью осматривать все предохранительные и защитные системы корабля. Проделывал все это он, разумеется, не выходя из дот-дома, применяя надежнейший аппарат поиска неисправностей — субсенсорный дальномер. Андрей же взялся сравнивать отметки в долговременной памяти неокристаллов с показаниями аварийной записи каждого блока квазиэлектронного мозга звездолета. Пока все сходилось, отклонений не было. Так и закончился их первый день на чужой планете. Прошли без каких-либо приключений и неожиданных открытий вторые и третьи сутки.

Планета была спокойной. Лишь изредка налетал несильный ветерок и приносил с собой темное облако пыли, вмиг накрывавшее своим иссине-желтым телом все вокруг. Однако бесстрастные и никогда не унывающие андроиды быстро справлялись со своими обязанностями — и через десять-пятнадцать минут корпус и иллюминаторы звездолета, а также окна их временного домика-крепости, как правило, очищались.

Появлялись иногда и небольшие коричневато-желтые столбцы-вихри, примерно — в несколько метров высотой. Но они были, скорее, украшением унылого ландшафта планеты, чем ее грозной силой, ибо не представляли никакой опасности даже для птицы, будь она здесь.

По вечерам, когда двойная звезда медленно уходила за горизонт, вырисовывая своими последними лучами недолговечную панораму причудливо-красочных свечений на бесчисленных песчаных валунах-изваяниях, они, не сговариваясь, присаживались к стеклобронированным окнам своего убежища и заворожено глазели на этот удивительный закат.

У Андрея было какое-то двойственное чувство. Его и радовала, — как бы успокаивала эта грандиозная игра света и красок, постепенно уводя все его взбудораженное воображение в какой-то ирреальный, потусторонний мир блаженства и домашнего уюта, — и одновременно почему-то наводила на тревожные, неестественные размышления. Ибо иногда ему казалось, что видит он перед собой не закат на далекой, чуждой ему планете, а ландшафт родного мира, вдруг, каким-то непонятным образом, потерявшим все свое неописуемое, сказочное естество: голубизну неба и гор, синеву рек и озер, зелень леса и лугов, золотистый шепот нив и полей, иссине-изумрудный блеск морей и океанов, а в итоге — бесконечный круговорот жизни и смерти. И тоща ему становилось нестерпимо жутко, жутко и боязно от всего этого. Он зажмуривался, до боли стиснув зубы, и сидел так, молча и неподвижно, пока не проходило это непонятное наваждение.

Что-то похожее происходило и с Ленцем. И когда кто-нибудь из них замечал что-либо подобное со своим товарищем, то старался не мешать ему, ничего не говорить, ни о чем не спрашивать, а дать самому все спокойно осмыслить и не торопясь переварить. Чтобы в конечном итоге выйти из этого своеобразного шока неподкошенным, неразбитым — и душевно, и телесно. В Дальнем Космосе часто случались такие «сбои», особенно у людей, надолго оторванных от родной земли, от родного мира, и поэтому данное состояние было не каким-нибудь серьезным психоаномальным отклонением, а наоборот, считалось универсальным защитным рефлексом, неким уникальным оздоровительным сбросом ненужных стрессовых наслоений с уставшего, перегруженного впечатлениями сознания. Тем более, что такие явления наблюдались у людей еще задолго до их проникновения в космическое пространство.

Но было ли виденное здесь тем, что представлялось им как само собой разумеющееся? Как само собой состоявшееся? Они не задумывались об этом. И поэтому не считали нужным задевать данную тему.

На четвертые сутки пребывания космолетчиков на этой пустынной планете, Андрей, наконец, обнаружил небольшое расхождение в записях одного из вспомогательных блоков Центрального Квазимозга с показаниями побочной системы, вторично контролирующей выработку аварийного пластик-металла. И хотя разница была незначительная, все же отчетливо было видно — количество выработанной неометалличе-ской пены никак не хватило бы для полной ликвидации аварии.

— И что ты на это скажешь, а? — обратился Андрей, скорее, к самому себе, чем к Ленцу, склонившемуся в напряженной позе над колонкой цифр на экране одного из дисплеев.

Штурман неопределенно дернул плечами, не спеша выпрямился и, прикрыв глаза, откинулся в кресле; потом тяжело вздохнул и устало, со злостью, отозвался:

— Черт его знает!

— Вот именно — черт. Без него тут, по-видимому, не обошлось.

— Ну, уж если сам командир так считает — я молчу. — Ленц деланно поджал губы и развел в стороны руки, затем поднял на Андрея глаза — и встретился с улыбающимся взглядом друга.