Урсула Ле Гуин - Левая рука тьмы

— Но с какой целью… зачем нужны все эти интриги, все эти тайны, заговоры, стремление к власти — зачем все нужно, Эстравен? За что боретесь вы?

— За то же, за что и вы; за союз моего мира с другими мирами. А что вы думали?

Мы сидели и смотрели друг на друга по обеим сторонам раскаленной печки, словно пара деревянных болванчиков.

— Вы хотите сказать, что если даже один Оргорейн вступит в союз…

— Пусть это будет хотя бы Оргорейн. За ним скоро последует и Кархид. Вы считаете, я буду вести игры с шифтгреттором, когда так много поставлено на карту для всех нас, для моих соплеменников? Какое имеет значение, какая страна первой проснется, лишь бы она просыпалась побыстрее.

— Черт возьми, как я могу верить во все, что вы говорите! — взорвался он. Из-за слабости он еще еле говорил. — Если все это правда, вы должны были раньше объяснить мне все, еще прошлой весной, что избавило бы нас обоих от путешествия в Пулефен. Ваши старания ради меня…

— Потерпели неудачу. И подвергли вас опасности, причинили вам и боль, и унижение. Я знаю. Но если бы я из-за вас вступил в открытую схватку с Тибе, вы были бы сейчас не здесь, а гнили в могиле в Эренранге. А теперь тут есть несколько человек и несколько в Кархиде, которые верят вам, потому что слушали мои рассказы. Они еще могут нам пригодиться. Моя самая большая ошибка была в том, как вы говорили, что я не открылся полностью перед вами. Я не привык к таким поступкам. Я не привык ни давать, ни принимать советы и поношения…

— Я не хотел быть несправедлив к вам, Эстравен…

— И все же вы несправедливы. Это странно. Я единственный человек во всем Геттене, который полностью верит вам, и я единственный человек на Геттене, которому вы полностью отказываете в доверии.

Он опустил голову на руки. Наконец он сказал:

— Простите, Эстравен. — В этих словах были и извинение и признание.

— Суть дела в том, — сказал я, — что вы и не можете и не хотите поверить в то, что я верю вам.

Поднявшись, потому что затекли ноги, я почувствовал, что дрожу от гнева и усталости.

— Научите меня своей телепатии, — сказал я, стараясь говорить спокойно и без вражды, — своему языку, который не знает лжи. Научите меня ему и потом спрашивайте, почему я сделал то, что сделано.

— Я хотел бы так поступить, Эстравен.

15. КО ЛЬДАМ

Я проснулся. До сих пор мне было странно и невероятно просыпаться в темном и теплом коконе и убеждать себя, что это палатка и спальный мешок, в котором я лежу, что я жив и что я не в Пулефене. На этот раз при пробуждении я испытал не удивление, а умиротворенное благодарное чувство мира и покоя. Сев, я зевнул и постарался пальцами причесать растрепанные слежавшиеся волосы. Я посмотрел на Эстравена, который недвижно лежал, вытянувшись в своем спальнике в двух футах от меня. На нем не было ничего, кроме брюк, ему было жарко. Взгляду моему было открыто его смуглое замкнутое лицо, оказавшееся на свету. Во сне Эстравен, как и любой спящий, выглядел слегка поглупевшим: черты его овального сильного лица расслабились и помягчели, на верхней губе и над густыми бровями выступили капельки пота. Я припомнил, как, залитый солнечным светом, во всех одеяниях, подобающих его фигуре, он стоял, потея, на параде в Эренранге. Теперь он был полуобнаженным и беззащитным в холодном свете наступающего дня, и в первый раз я увидел его таким, каким он был.

Проснулся он поздно и двигался медленно. Наконец, зевая, он поднялся и, натянув рубашку, высунул голову наружу, чтоб поинтересоваться погодой, а затем спросил меня, не хочу ли я чашку орша. Когда он увидел, что я уже успел выбраться наружу и приготовил котелок варева из той воды, что он поставил на печь прошлым вечером, чтобы она не превратилась в лед, он, взяв чашку, суховато поблагодарил меня, сел и стал есть.

— Куда мы отсюда направимся, Эстравен?

— Это зависит от того, куда вы хотите идти, мистер Ай. И какой вид путешествия вы предпочитаете.

— Каким образом нам скорее всего выбраться из Оргорейна?

— Идти на запад. К берегу. Тридцать миль или около того.

— И что потом?

— Гавани здесь замерзают или уже замерзли. Во всяком случае, зимой ни одно судно не пойдет в рейс. Следовательно, нам придется пережидать, скрываясь где-нибудь до следующей весны, когда большие торговые суда будут уходить из Сита и Перунтера. Если эмбарго на торговлю будет продолжаться, в Кархид они не пойдут. И мы должны продумать, как нам исчезнуть отсюда в роли торговцев. К сожалению, я без денег.

— Есть ли какой-нибудь другой выход?

— В Кархид. По суше.

— Как далеко придется идти — тысячу миль?

— Да, если двигаться по дорогам. Но идти по ним мы не можем. Мы не пройдем мимо первого же Инспектора. Единственный путь для нас — идти к северу через горы, на восток через Гобрин и спускаться вниз к Заливу Гаттен.

— Вы имеете в виду, что Гобрин придется пересекать по ледяному щиту?

Он кивнул.

— Но ведь зимой это невозможно, не так ли?

— Только, если нам будет сопутствовать удача. С одной стороны, Ледник лучше всего пересекать зимой. Хорошая погода, как вы знаете, стоит на всем протяжении ледника, где лед отражает солнечное излучение, штормы бушуют только по его окраинам. Отсюда и идут легенды о Месте среди Молний. Нам должно повезти. Это все.

— Значит, вы серьезно думаете…

— В противном случае для меня не имело бы смысла спасать вас с Фермы Пулефен.

Он по-прежнему был печален и угрюм. Разговор прошлой ночью дорого достался нам обоим.

— Если я правильно понимаю вас, вы считаете, что в переходе через ледник меньше опасности, чем ждать до весны, пока вскроется море?

Он кивнул.

— Одиночество, — лаконично объяснил он.

Я обдумал его слова.

— Я думаю, что вы должны учесть и мою неподготовленность. Я очень далек от вашего умения так противостоять холоду. Я не очень хорошо хожу на лыжах. Я в плохой форме — хотя чувствую себя куда лучше, чем несколько дней назад.

Он снова кивнул.

— Думаю, что мы как-нибудь справимся, — сказал он с такой откровенной простотой, которую я еще недавно принимал за иронию.

— Хорошо.

Посмотрев на меня, он допил свой чай. Чаем он может быть назван лишь условно: заваренный на поджаренных зернах перма, орш представляет собой коричневый, горьковатый напиток, насыщенный витаминами А и С, и с сахаром напоминает приятное стимулирующее питье, как чай из лобелии. Там, где на Зиме нет пива, появляется орш, а там, где нет ни пива, ни орша, там нет и людей.

— Будет трудно, — сказал он, опуская чашку. — Очень трудно. Если нам не повезет, мы не доберемся.