Ирина Ванка - Секториум

Порт не ответил и через полчаса. За двадцать минут до вылета я поняла, в чем дело, и дрожащим пальцем нажала пульт связи с Юстином на переговорном устройстве.

— Юстин! Меня завезли не в тот порт!

— А что я сделаю? — ответил Юстин.

— Придумай что-нибудь, голубчик, двадцать минут осталось!

— Мне только за тобой лететь полчаса… и до порта столько же.

— Попроси их задержать вылет!

— Ты чо? Как я попрошу? Там автоматика. Я чо, контачу с внешней навигацией что ли?

— Что же мне делать?

— Жди, — злорадствовал он, — подвернется что-нибудь попутное…

— Юстин, миленький, может, успеешь?

— Неа… не успею, — ответил Юстин. — Будешь знать в другой раз…

Мимо прошагала делегация на посадку, важно, с достоинством иностранных туристов. У меня возникла идея спросить, не согласятся ли они взглянуть на код, записанный на моем запястье?

— Займи место на «кислородном» этаже, — советовал голос Юстина, — там тепло. Перезимуешь. На этот раз я все расскажу шефу! Все выложу. Пусть узнает, какая ты…

Вслед за делегацией в сторону открытого посадочного порта направились двое носатых хартиан, что подобрали меня в дороге, и я пристроилась за ними.

— Шеф все узнает, когда получит дулю из челнока, — обещал Юстин. — Я все расскажу, что ты здесь вытворяешь…

— Ребята, — обратилась я к носатым товарищам, — если это не шутка, подкиньте до любой кольцевой развязки, которая сможет меня принять, а?

Ребята странно закопошились, ласковые глаза одного из них вынырнули из-под накидки.

— Да, — ответил он задушевно, и мое сердце оттаяло после глубокой заморозки.

Я отвернулась с микрофоном и попросила благодетелей не вникать в суть моих междоусобных разборок.

— Знаешь что, ты, тощая свиная жопа, — обратилась я к брату по разуму, — можешь оставаться в своем вонючем сортире, спать с резиновой бабой и забыть о моем существовании навсегда. Я никогда, слышишь, никогда больше ни о чем тебя не попрошу! Так и передай шефу.

На этом связь с Юстином была мною прервана. Дух злорадного торжества клокотал во мне, вызывая недоумение у попутчиков. Мы стояли в лифте, который не отличался от моего посадочного порта, мне предстояла дорога короче обычного, а лучезарные взгляды попутчиков наполняли меня уверенностью в том, что рано или поздно человечество найдет понимание и сочувствие разумного космоса. Я еще раз задрала рукав, чтобы показать им код, но записи не увидела. На ее месте кровоточила свежая ссадина. Потом померк свет. Потом я ничего не помню.

Сон возник, словно из чужих воспоминаний: ветка сирени, торчащая в разбитом стекле окна, запах лета и валерианы, луч солнца в стакане с водой, крашенные доски потолка, пустая больничная палата. Словно только что закончилась война. Мне приснилось, что я на Земле, что мои руки по локоть в бинтах. Мне приснилось, что я жива.

Никогда прежде мне не снились сны в космосе. Возможно, это имеет логику: чем дальше от дома, тем жиже сновидения. То, что это сон, я поняла сразу, потому что проснулась и решила убедиться: все, что произошло со мной в дороге, произошло по причине недоразумения и без злого умысла.

Глаза открылись в полумраке тесного пространства. Я лежала щекой в темной луже, та же жидкость испачкала циферблат хронометра. Хартианская одежда поблекла, липла к телу и почти не согревала. Я вытерла циферблат и вдумалась в цифры календаря. Невозможно было поверить, что с момента отъезда из Хартии прошло двенадцать дней. Я приподнялась и стукнулась головой о крышу. Что-то капнуло с носа на ладонь, стало ясно, что я лежу в луже собственной крови. Голова гудела. Тусклый свет проникал сквозь стены узкого пенала, похожего на гроб. Сначала он размывал очертания предметов, затем погас. Я еще успела подумать, что произошла ошибка, что этого не должно было случиться со мной.

На фоне дощатого потолка появилось лицо женщины в белой косынке. Она говорила громко, склонившись надо мной, словно я могла не услышать. Я вздрагивала от звуков. Они сливались в слова и громыхали у меня в голове, но я не могла понять смысл. Не могла понять и пугалась, старалась скрыться под белой простыней. Сон проявлялся в мельчайших деталях, в отражении света на металлической спинке кровати, в краске, отлупившейся от подоконника, в лепестках сирени и осколках стекла на полу. Сирень шевелилась, ветки терлись об острые края стекол. На улице сидели мужики с костылями. Один из них до ушей был замотан в гипс. По двору шла нянечка, и кто-то за ней в полосатой пижаме нес таз. Я хотела кричать, чтобы они заметили меня, но, стукнувшись головой о крышку, проснулась в той же липкой луже, в том же пенале. «Быть может, меня похоронили?» — предположила я. У изголовья рука нащупала решетку, в которую поддувал воздух, все остальное пространство было похоже на гладкий контейнер. «Надо выйти, — решила я, — найти кого-нибудь и объяснить, что произошла ошибка». Упершись ногами в крышку, я сдвинула ее. Вокруг пенала был пар и сильная гравитация, дышать было нечем, мне приходилось нырять за воздухом к решетке, чтобы иметь возможность изучать окрестность. Все, что мне удалось рассмотреть, точнее, нащупать — сильно намагниченная выпуклость под ногами. Она притянула меня к себе так, словно я весила тонну. Вместо воздуха легкие наполнились газом, который застрял в горле ватой. Кровь пошла из носа, и снова ветка сирени уперлась в окно палаты.

На тумбочке лежал опрокинутый стакан, вода стекала на пол. «Почему меня держат здесь?» — удивилась я. Крашенные стены, пустые кровати, лампа на плетеном шнуре под потолком… Мне снова захотелось позвать на помощь, но на носу была плотная маска, сквозь которую воздух под напором шел в легкие. За горло меня держало существо с желтой головой и бархатистой кожей. Оно шевелило губами, возможно, призывая меня к порядку. «Это недоразумение», — хотела сказать я, но только воздух гудел в шланге. Стенки пенала снова ограничили жизненное пространство. Желтая голова казалась ненормально большой; гуманоид разговаривал со мной, жестикулировал, но я не понимала ни слов, ни жестов, я разглядывала пространство вокруг. Паровая завеса опустилась. Стала хорошо видна арка бурого потолка, повторяющая изгиб цилиндра, на котором стоял мой ящик. Совершенно точно, что никогда раньше мне здесь не приходилось бывать.

Когда удалось сделать первый самостоятельный вдох, со мной уже никто не разговаривал. Календарь на часах говорил о том, что прошло еще двое суток. Теперь я точно знала, где и когда умру.

Одинаковый сон посещал меня с нелепым постоянством. Интерьер не менялся, смысл не прочитывался. Очнувшись, я смотрела на часы и плакала оттого, что еще жива, оттого, что здесь меня никто не найдет. Может быть, Миша уже отправился на поиск, но я не оставила приметы тех, кто вывез меня их Хартии. Я все еще в сознании, но уже «ничто» и «никто». Сон был единственным способом выбраться отсюда. Сон был странным и жутким. Мне снилась Земля, и по прошествии месяца меня уже ничто другое не волновало. Едва проснувшись в «гробу», я снова мечтала оказаться в палате для приговоренных, а, вернувшись в палату, боялась, что скоро мне придется покинуть мир, ставший вдруг таким непонятным.