Василий Щепетнёв - Искатель. 2009. Выпуск №11

Все понятно, — сказал он, переводя дыхание. — Ты, конечно, еще и не раскрывал утренние газеты?

— Я давно не верю, что газеты еще могут чем-либо удивить мир, — улыбнулся писатель. — К тому же неужели тебя не волнует аромат этого отменного кофе?

— Меня волнует вот эта статья, — сказал приятель. — Завтра ее перепечатают все газеты мира.

Габриэль пробежал текст, снабженный броским заголовком: «Материализация выдумки или эффект «куриной слепоты»?»:

«В бассейне реки Магдалены в труднодоступных тропических лесах обнаружено селение Макондо, точь-в-точь соответствующее захолустному мирку, изображенному в романе нашего знаменитого писателя Габриэля… Имена его обитателей и факты их биографий, история городка поразительно совпадают с выдумкой писателя, который, как известно, прототипом Макондо объявил городок своего детства Аракатаку.

Итак, возникает вопрос: что это? Чудо, материализация выдумки гения или проявление эффекта «куриной слепоты», когда мы порой годами не замечаем того, что находится у нас буквально под носом? В самом деле, разумнее предположить, что Макондо существовало всегда и только наш эгоизм и эгоцентризм застили наш равнодушный взор. Профессор Морис Лавантюр, отрицая полумистическую гипотезу о возникновении Макондо из субстанции воображения, заявил вашему корреспонденту: «Цивилизация в своем слепом бегстве в никуда, которое некоторые оптимисты называют прогрессом, забывала и теряла не только такие захудалые городишки, как Макондо, но и целые страны и народы. В конечном итоге, полное или частичное забвение — наш общий удел. Я не сомневаюсь, что мастер Габриэль, обладающий пером, которое раздевает мир, просто пожалел реальное Макондо и его обитателей и спрятал их за занавесом выдумки. Увы, в природе не существует вечных занавесов. Пал и этот».

В конце статьи автор обещал опубликовать в следующем номере разъяснения их знаменитого соотечественника.

— Что это все значит? — спросил пораженный Габриэль.

— Тебе лучше знать, — развел руками приятель.

— Но ведь никакого Макондо нет! — воскликнул писатель и отшвырнул газету. — Кое-что я, конечно, взял от Аракатаки, но при чем здесь Макондо?

— Надо было хуже писать, — буркнул приятель.

— Что? Ты тоже веришь в этот бред? — изумился Габриэль. — Ну, это уж слишком!

— Такое трудно придумать, — возразил приятель. — Да и зачем? Возможно, произошла ошибка или совпадение, а газетчики поспешили раздуть сенсацию. Во всяком случае, тебе это совсем не нужно. Держись подальше от журналистов. Если в костер не подбрасывать дрова, то он вскоре погаснет.

Писатель вспомнил странные ночные звонки и похолодел. А вдруг в самом деле произошло чудо?! Может, это его создания добивались к нему по телефону из глуши Макондо? Обращение «отец», упоминание о том, что все хотят услышать его голос… Нет, так недолго и рехнуться.

— Как же мне быть? — растерянно обратился он к приятелю. — Вдруг в самом деле все… ожило?

— Ну и пусть живет, — рассмеялся тот. — Твое воображаемое Макондо уже давно обрело реальность в умах читателей… Ничего не изменится. Ровным счетом. Правда, это лишние хлопоты, но ведь выбора, как я понимаю, нет.

Габриэль поднял газету, еще раз пробежал глазами статью. Обычно веселые брови опустились, лицо отразило раздумье.

— Ты знаешь, — сказал он. — Я их боюсь… Не самого факта — чудеса случались и прежде, а их. Ведь это я им дал судьбу — рождение, радость и горе, наконец, смерть. Я для них Создатель, понимаешь?! Если они придут и спросят…

— О чем? — удивился приятель. — Да они должны молиться на тебя. Это судьба всех создателей: принимать благодарности…

— И проклятия… — продолжил Габриэль и посмотрел в сторону телефона.

Вечером явился посыльный с вокзала. Он сказал, что услуга уже оплачена, надо только расписаться на квитанции, затем внес четыре картонных ящика с фруктами и громадную гроздь бананов. За ними с большими предосторожностями была доставлена корзина яиц.

«Значит, правда! — подумал писатель. — Ночью женщина говорила о фруктах. И о корзине упоминала. Значит, все это оттуда!»

Он вспомнил свое Макондо, и впервые смутные опасения оформились в ясную и острую мысль, которая теперь мешала, будто гвоздь в ботинке:

«Я замкнул в книге круг жизни Макондо. В конце романа Аурелиано Бабилонья читает пергаменты Мелькиадеса, в которых заключена история семьи Буэндиа на сто лет вперед. Начинается ураган. В последнем стихе пророчества говорится: «Прозрачный (или призрачный) город будет сметен с лица земли ураганом и стерт из памяти людей в то самое мгновение, когда Аурелиано Бабилонья кончит расшифровывать пергаменты, и что все в них записанное никогда и ни за что больше не повторится, ибо тем родам человеческим, которые обречены на сто лет одиночества, не суждено появиться на земле дважды…» Я замкнул круг… Но призрачный город вдруг стал реальностью. Что же произошло? Или Макондо еще не завершило свой путь, или пророчество не сбылось? Может, Аурелиано, поняв, чем кончится ветер, не стал дочитывать пергамент? Тем самым природа дает мне понять, что гибель сущего — не выход. Но, с другой стороны, любой жизненный цикл имеет сбое завершение. Макондо из моего романа исчерпало себя, его возрождение невозможно. Может, это другое Макондо? Десятки вопросов. И главный из них: зачем мне все это? Почему я должен тратить драгоценное время на всяческую дьявольщину и терзать свое сердце бессмысленными вопросами?»

Габриэль не очень вразумительно объяснил жене, зачем он заказал столько фруктов и яиц. Затем заперся в кабинете и попробовал сосредоточиться над последней главой повести. Он написал несколько фраз, зачеркнул их и отложил ручку. Взор остановился на полках, где теснились его книги. Со всего мира слетелись к нему его дети, на всех языках…

Габриэль вспомнил одно из бесчисленных писем. Оно пришло лет пять назад, кажется, из Франции. После привычных благодарностей читатель задавал вопрос, который поразил его: «Ваши герои сплошь и рядом несчастны, а судьбы их гибельны, — писал француз. — Не кажется ли Вам, что Вы несколько жестоки к ним?» Он написал читателю большое письмо, оговорив вначале, что не собирается оправдываться, а затем на двух страницах доказывал: писателя интересует правда жизни, жестокой и несправедливой бывает жизнь, а не человек, изобразивший ее. Я мог еще приукрасить героя, писал он, потому что люблю людей. Но приукрашивать жизнь не посмел бы даже из самых благих намерений. Никогда! Иначе одна ложь поведет за собой другую, и ложь станет бесконечной, как дождь в Макондо.