Стивен Кинг - Корабль, сокрытый в земле

После каждого вопросительного знака машинка на мгновение замирала, а потом выбрасывала новое имя. После Сэлинджера она остановилась окончательно. Гарденер прочитывал все по мере написания, но механически, почти не понимая. Его глаза вернулись к началу отрывка. Я подумал, что это какая-то хитрость, что она могла прицепить к машинке что-то, чтобы как-то написать те два коротких стихотворные отрывка. И она написала…

Она написала: Это не розыгрыш, Гард. Он внезапно подумал: Бобби, ты можешь читать мои мысли?

Да. Но только чуть-чуть.

Что мы делали 4 июля в тот год, когда я бросил преподавать?

Мы ехали в Дерри. Ты сказал, что знаешь парня, который продал бы нам несколько бутылок вишневой наливки. Он их и продал, но они все оказались никудышными. Ты был сильно пьян и хотел вернуться, чтобы разбить ему башку. Я не смогла отговорить тебя, и мы вернулись. И будь я проклята, если его дом не пылал. В подвале у него было много горючего, и он уронил окурок в ящик с ним. Ты увидел огонь и пожарные машины и стал смеяться так, что выпал на дорогу.

Чувство нереальности сейчас было сильным как никогда. Он боролся с ним, пытался держать его в руках, пока глаза искали в предыдущем отрывке что-то еще. Через пару секунд он нашел это:

Есть что-то удивительно забавное в том, что они дали ее мне, знаешь…

А еще раньше Бобби сказала: А батарейки все падали, они были дикие, совсем дикие…

Его щеки горели, как в лихорадке, но лоб был холодным, как пакет со льдом — даже постоянная болезненная пульсация над левым глазом казалась холодной… короткие уколы, повторяющиеся с регулярностью метронома.

Глядя на пишущую машинку, полную какого-то ужасного зеленого света, Гарденер подумал: Бобби, кто такие они?

Щелк! Клац!

Клавиши разразились треском, буквы складывались в слова, а слова — в строки детской песенки:

Нынче ночью, верь не верь,

Томминокер, Томминокер,

Томминокер стукнул в дверь

Джим Гарденер закричал.

7

В конце концов его руки перестали трястись — настолько, что он смог поднести ко рту горячий кофе, не вылив его на себя и, таким образом не закончив утреннее сумасшедшее веселье еще несколькими ожогами.

Андерсон продолжала смотреть на него с противоположного конца кухонного стола понимающими глазами. Она хранила бутылку хорошего бренди в самом темном углу чулана, подальше от основной части алкогольных припасов и предложила сдобрить кофе Гарда изрядной дозой этого напитка. Он отказался, не просто с огорчением, а с превеликим трудом. Ему был необходим этот бренди — он мог бы притупить его головную боль, а может быть, совсем ее заглушить. И, что еще важнее, он помог бы ему вновь сфокусировать сознание. Он избавил бы его от этого чувства: я-только-что-побывал-на-краю-земли.

Была единственная проблема, относящаяся к тому пункту, не так ли? Правильно. Дело в том, что он не смог бы остановиться на единственном глотке бренди в кофе'. Их и так уже было слишком много, начиная с того момента, как он открыл люк в дне титана Бобби, а затем поднялся наверх за виски. Тогда это было безопасно. Сейчас атмосфера была неспокойна, как перед торнадо.

Значит: больше не пить. Не позволять себе большего, чем ирландский кофе, до тех пор, пока он не поймет, что здесь произошло. Включая то, что случилось с Бобби. Это, конечно, главное.

— Прости меня за последнее, — сказала Андерсон. — Я не знаю, смогла бы я ее остановить. Я говорила тебе, что это машина грез; это еще и подсознательная машина. Я действительно не могу читать большую часть твоих мыслей, Гард, — я пробовала это делать с другими людьми, и в большинстве случаев это оказывалось так же просто, как воткнуть палец в свежее тесто. Ты можешь постичь суть всех путей, которые, как я думаю, ты зовешь ид… хотя там так ужасно, там все наполнено самыми страшными… их даже нельзя назвать идеями… образами, ты, наверное, сказал бы. Просто как детские каракули, но они живые. Как те рыбы, которых вытаскивают из глубин океана, они взрываются, если их извлечь. Бобби вдруг вздрогнула. Они живые, — повторила она.

С секунду не слышно было никаких звуков, кроме пения птиц за окном.

— В любом случае все, что я от тебя получаю — поверхностно, и большая часть всего этого разбита или искажена. Если бы ты был, как другие, я бы знала тогда, что с тобой происходит и почему у тебя такой траурный вид…

— Спасибо, Бобби. Я знал, что существует причина, по которой я сюда приехал. И если это не уловка, то, должно быть, лесть. — Он усмехнулся, но это была нервная усмешка, и закурил еще одну сигарету.

Он молчал, поэтому Бобби продолжила:

— Я могу выдвинуть несколько предположительных догадок на основе того, что произошло с тобой до этого, но нужно будет, чтобы ты рассказал мне все в деталях… Я не смогла бы сунуться в чужие дела, даже если бы захотела. Я не уверена, что смогу выяснить это, даже если ты вытолкнешь все на поверхность своего сознания и расстелешь передо мной ковровую дорожку. Но когда ты спросил, кто они такие, этот мотивчик Томминокеров всплыл, как огромный пузырь. И он выплыл из пишущей машинки.

— Ну хорошо, — Сказал Гарденер, хотя все вовсе не было хорошо… все было как раз нехорошо. — Но как их еще можно назвать, кроме Томминокеры? Эльфы? Гномы? Грем…

— Я просила тебя оглядеться, потому что хотела, чтобы ты получил представление о том, как далеко все это зашло, — сказала Андерсон, — и насколько далекоидущими могут быть последствия.

— Ну, это я хорошо понимаю, — сказал Гарденер, и улыбка слегка коснулась уголков его рта. — Еще немного таких далекоидущих последствий — и я созрею для смирительной рубашки.

— Твои Томминокеры пришли из космоса, — сказала Андерсон. — Я думаю, ты уже сделал этот вывод.

Гарденер допускал, что такая мысль мелькала в его сознании, но во рту у него было сухо, руки сцеплены вокруг кофейной чашки.

— Есть ли они вокруг нас? — спросил он, и, казалось, что его голос доносится откуда то издалека. Ему вдруг стало страшно оборачиваться, страшно, что он вдруг увидит какое-нибудь шишковатое существо с тремя глазами и рогом на месте рта, выходящее, вальсируя, из кладовой — что-то, навеянное киносериалами вроде "Звездных войн".

— Я думаю, что физически они умерли уже очень давно, — спокойно сказала Андерсон. — Может, умерли они задолго до того, как на земле появились люди. Но вот Карузо умер, а все еще поет на чертовой прорве записей, так ведь?

— Бобби, — сказал Гарденер, — расскажи мне, что произошло. — Я хочу, чтобы ты начала с самого начала, а закончила словами: и тогда ты появился на дороге, как раз вовремя, чтобы подхватить меня, когда я потеряла сознание. — Можешь ты сделать это?