Море Дирака - Михаил Тихонович Емцев
Каждому автомату — свое.
А Черному ящику помогла кувалда.
Он засветился и загудел. Но это был странный свет, это был неожиданный звук. Такого Мильчу еще не доводилось видеть.
ЯЩИК ДЕЙСТВОВАЛ НЕ ПО ЕГО ВОЛЕ.
Валентин Алексеевич Урманцев склонился над переплетенным томом докторской диссертации. Она вызывала у него неуютное чувство. Каждая страница, каждая строка в ней были знакомы до тошноты. Урманцев в который раз просматривал выводы. Его особенно смущала одна фраза — точнее, один абзац. Вроде и не обойдешься без него, а в то же время лучше б его не было вовсе. Он нужен как итог работы, как завершающий аккорд, без которого не звучит соната, но все же лучше бы его там не было.
«…расчеты показывают, что такой эксперимент может быть поставлен в космосе, на расстоянии 200–300 километров от земной поверхности».
Эта фраза, рожденная в результате естественной логической экстраполяции полученных Урманцевым данных, предполагала очень многое. Ею он как бы застолбил участок дальнейших разработок. Ему уже виделся тот океан организационных и научных вопросов, который выплескивался вместе с этой фразой. Эксперимент в космосе — большое, сложное дело. Нелегко будет пробить. Гора забот ляжет на плечи. Неужели нельзя?..
В этот момент его будто что-то толкнуло. Он так потом и говорил: толкнуло. Хотя что его могло толкнуть, когда к нему никто не прикасался? Урманцев, по рассказам сотрудников, сидел за письменным столом, уткнувшись носом в диссертацию, и ни на кого не обращал внимания. Все старались говорить потише, чтобы не мешать. Однако это было нелегко выполнить, так как в комнате находились семь научных сотрудников.
Валентин Алексеевич поднял голову и сначала ничего не увидел. Слепящие круги и полосы поплыли перед глазами. Он зажмурился и снова посмотрел. Все стало на свои места. Вон стоит Подольский и с независимым видом о чем-то разговаривает с Ларисой. Он воображает, что вокруг него дети и никто ничего не замечает. Урманцев потер глаза. На секунду он усомнился в реальности картины. Он же знал, что Лариса все еще тяжело больна. Но потом что-то вспомнил и отвлекся.
В дверь постучали, вошел незнакомый Урманцеву человек.
— Распишитесь здесь. — Человек протянул ему конверт из плотной серой бумаги.
Взглянув на штамп отправителя, Урманцев вздрогнул.
— Наверное, это не мне, а в дирекцию?
— Туда само собой пошло, — сказал человек. — И вам тоже велено передать.
Урманцев расписался и быстро вскрыл пакет. Человек тем временем ушел. Дверь за ним мягко захлопнулась. Урманцев проглядел бумагу и вскочил.
— Друзья мои! Внимание! — закричал Урманцев, размахивая бумагой. Самый могущественный комитет пришел к нам на помощь! Вопрос с космическим экспериментом решен! Они берут все на себя! Вы понимаете, что это значит? У них возможности в тысячу раз выше наших, поэтому и дело двинется во столько же раз быстрее, а может, и еще быстрее!
Сотрудники бросились к Урманцеву. Какие радостные, сияющие лица! Восклицания, все эти «ахи», «охи», «а ну покажите» изливали теплый, размягчающий поток на его усталую душу. «Все же отличные люди у нас в лаборатории, — разнеженно думал он. — Мишка-то как обрадовался. Ишь, как суетится вокруг стола…»
Он почувствовал слабость и сел.
Зазвонил телефон. Михаил снял трубку.
— Урманцева или Подольского!
— Подольский слушает.
— Михаил Савельевич, зайдите, пожалуйста, в дирекцию вместе с Урманцевым.
— Идите, Миша, — сказал Урманцев. — Я сейчас… Мне нужно еще позвонить на космодром.
Кивнув Ларисе, Михаил вышел в коридор. За дверью остался возбужденный рой голосов, там оживленно обсуждали происшедшее. Подольский сделал несколько шагов, потом одумался и зашагал медленней. Он уже знал, что торопиться не стоит. Судя по тому тону, каким с ним разговаривали, все получилось, как он желал, а может быть, и лучше.
Вверху его встретил заговорщически улыбающийся директор. Вокруг глаз этого обычно сурового и сдержанного человека лучились радостные морщинки. Рядом стоял заместитель по научной части, старикан Белобородов. Он тоже лукаво улыбался.
— Садитесь, Михаил Савельевич, садитесь.
Подольский присел на стул.
Директор переглянулся с Белобородовым и громко сказал:
— Ну что, расскажем?
— Надо, надо, Алексей Александрович.
— Не будем томить юную душу?
— Не стоит, Алексей Александрович.
— Ладно.
Директор повернулся к Подольскому.
— Писал? — сказал директор, подвигая к Подольскому свежий номер «Известий Академии наук», серия физическая. Подольский увидел свою фамилию и название той статьи. Значит, уже вышла! Сердце забилось, горячая волна крови прилила к щекам. Он покраснел и опустил голову.
— Можешь не смущаться, — покровительственно сказал директор, — работа отличная. Больше, чем отличная. Сам понимаешь…
Наступило молчание. Белобородов кашлянул и с любопытством посмотрел на Подольского. Он изучал юношу так, словно собирался купить. И тот почувствовал оскорбительность распахнутого воротничка, унизительную невыглаженность брюк, смертоубийственное отсутствие пуговицы. Михаил съежился и пожалел, что он не черепаха.
— Так вот, — наконец произнес директор, — эту твою работу прочли шведы, и… одним словом, тебя представили к Нобелевской премии.
Михаил не очень удивился. Он понимал, что работа заслуживает высокой награды, иначе и быть не могло. И все же ему стало очень хорошо и приятно.
— Спасибо, — сказал он.
— Это ты себя, брат, благодари. Дай-ка я тебя обниму.
Директор притиснул его к твердому круглому животу, и на миг Подольский ощутил прикосновение жесткой щетины.
— Поздравляю, поздравляю…
Затем Подольского немножко потискал Белобородов.
— Высокая честь, молодой человек, — сказал он. — Высокая!
Михаил смущенно улыбался.
— Ну вот, это, так сказать, вступление. — Директор сел в кресло и стал громоздить перед собой различные документы. — Само же дело сводится к тому, что тебе сегодня придется вылететь в Стокгольм. Вот уже и заграничный паспорт выправили, так что можешь приобретать билет — и айда!
— Но как же? Так быстро? — растерянно лепетал Михаил.
— Ничего, ничего. Соберешься. У них там какая-то юбилейная сессия, и они просили прибыть на неделю раньше. Так получилось.
Перепрыгивая сразу через три ступени, Подольский скатывался вниз. И конечно, сразу налетел на Ларису.
— Ты не видел Валентина Алексеевича?
— Нет. Слушай, Лариса, я улетаю в Стокгольм! Получать Нобелевскую премию! Вот!..
— Куда? Куда?..
— В Стокгольм.
— У тебя температура?
— У меня нет температуры. У меня есть Нобелевская премия. Поняла?
— Возьми меня с собой!
— Рад бы — не могу. Уже сегодня нужно вылетать, все получилось очень срочно. Прости, я бегу, мне еще нужно кучу дел провернуть.
Он чмокнул ее в щеку и вприпрыжку понесся по коридору.
Дальнейшие события чем-то неуловимым напоминали Михаилу приятный сон. Больше всего он заботился о фраке.
Не забыть купить в Стокгольме фрак. Не забыть! И что это еще за чертовщина, фрак? Глупая вещь этот фрак! Когда садишься, нужно откидывать хвосты, чтобы не помять.
