Николай Полунин - Роско планета Анджела

С недавних пор в Доме стало тесно. Прежде, по свидетельствам Старших, каждое Рождение становилось событием на долгие времена, а сейчас вдруг Новые начали появляться один за другим. По двое, по трое, по шестеро сразу. Им не хватало древних дорог Старших, где события текли так медленно, что их как будто не было совсем. Новые рванулись из Дома, и Старшие не сумели их задержать. У Дома, к счастью, нашлось множество выходов. Старшие относились к свободе за стенами Дома безразлично, никогда его не покидая. Ни желания такого у них не возникло за всю теряющуюся в смутной дали прошлого жизнь Дома, ни потребности.

Весть о том, что вне стен можно отыскать этих, не твердых и не жидких, обладателей ярких точек, облетела Дом вмиг, едва только пара Новых, рискнувших выйти первыми, наткнулась на них. В Доме все становится известно всем сразу. Старшие повели невнятную речь о каком-то старом долге перед тем, что неизмеримо выше всех, в Доме Живущих, о каком-то вечном указанном пути, Новые же увидели для себя прежде всего источник неизведанных эмоций и ощущений.

Все дело оказалось в том, что яркие уникальные точки этих, не твердых и не жидких, чрезвычайно приятно гасить. Причем чем сильнее удавалось растянуть этот процесс, тем более глубокое оставалось впечатление. Первые Новые, Здесь Рожденные, не поняли этого, но с каждым случаем каждый столкнувшийся с этими Новый получал опыт и учился. А значит, его опыт получали все Новые, сколько их есть.

…До Наконечника Копья добрались без происшествий, и Сам Киннигетт обернулся на ходу, чтобы подбодрить людей. За ним шло не менее чем дважды по шесть десятков. Лучшие охотники, лучшие стрелки. В рассветном сумраке Сам угадал группу женщин. Охотницы несли боевые самострелы в открытую, напоказ. Киннигетт хотел сделать замечание… но воздержался. Охотницами верховодила Смуга. В памятной войне с Городом у нее погибли родители и все четверо братьев. Мужа пырнули ножом в пьяной стычке на городской Ярмарке. Старших дочерей унесла «черная». С тех Дней Льда со Смугой сделалось страшновато спорить.

— Не теря-а-айсь! — полетел над головами поход ный крик.

— Не теря-а-аа… — вернулось от хвоста колонны.

Колонна стала огибать чуть склоненную вбок громаду Наконечника Копья. Острая вершина уже различалась в порывах метели. Как будто узкие живые полотнища развевались над ней. Наконечник Копья отмечал ровно половину пути до Города. Сам Киннигетт испытал удовлетворение.

Нор, идя рядом с Викасом, никакого удовлетворения не испытывал. Зачем он ввязался? Зачем оставил жен, семью, хозяйство? Он вам не охотник, вольный добытчик. И не бобыль, и не вдовец, как Викас. Ему есть о ком думать, есть что терять. Сосед Вага, как заломились Ваге в ворота, высунулся сверху, сказал со своей обычной растяжечкой: «Идите, ребят-та, дело-та, конешно, святое, нужное дело-та. Вы, ребят-та, себе ступайте, я вас тут подожду-т-та..» И как бы невзначай махнул рукой вдоль кромки высокого забора, ощетинившейся самострелами. У Ваги сыны — макушка под дверной косяк, чапана вдвоем берут, ему в сторону отойти — раз плюнуть. А тут как войдешь? Да и Ваге припомнится во благовремении…

Нор не увидел, как началось. И никто не увидел. Просто впереди, во главе колонны, где шел Сам Киннигетт с группой самых ярых, вдруг вспыхнуло на короткое мгновение желтое пламя и взвился крик. И то же — сзади, среди плетущихся отстающих. Движение затормозилось, задние наступали на отпрянувших передних. Быстрые росчерки мелькнули — не уловить глазом, не понять, что такое. Закричали снова, и снова — огонь. Жирные коптящие языки совсем близко. Пронзительный, заходящийся визг впереди.

«Женщина кричала», — отметилось краешком сознания. Как и все, Нор ничего не понимал, не успевая вертеть головой. Но руки уже оттягивал самострел. Куда стрелять? В кого стрелять?

Шшш-ш-ших! Слепящий шар пронесся во всей колонне вдоль, как удар копья, пробивающий насквозь податливое тело. Разделил надвое отхлынувших людей. Хлопки самострелов. Крики. Кричат те, кто стрелял, кричат те, в кого попали в общей неразберихе.

— В степь! В степь! Спасайтесь!..

Нор в последний раз увидел Сама Киннигетта. Обугленно-черного, без бороды и без волос. И кажется, одежды на нем тоже не было. Черный, дымящийся, Сам размахивал руками, повалился. Его захлестнули бросившиеся бежать.

— Вик! — не помня себя, закричал Нор, завертевшись на месте, и его крик, почудилось ему, перекрыл остальные. Вик же был здесь!

Шшш-ш-ших! Шшш-ш-ших! Два, или три, или больше?… Но два — он видел отчетливо — бело-синих огня кружились среди обезумевших, мечущихся людей, то огибая, то прикасаясь, отчего вспыхивала одежда и волосы.

— Вик!!!

И тут он понял, что ближний к нему черный лохматый тюк, объятый пламенем, который уже упал, уже не мечется, и воет на одной ноте, затихая, — это и есть Вик. И только снег шипит вокруг тела…

Нор бежал, бежал, дыхание рвалось. Кто-то еще бежал вместе с ним. Их было несколько. Позади остались жуткие вопли и запах горелого мяса. Они бежали, проваливаясь, по снежной целине, а когда не стало сил, они пошли.

«Вырвались! Вырвались! Спасены!..» Так, наверное, думал каждый. Но перед ними вдруг прямо из девственной снежной равнины в столбе пара поднялся, всплыл бело-синий шар. Он был величиной с человеческую голову. Висел, плавно покачиваясь, и был каким-то даже на вид неплотным. Как капля, дрожащая, вот-вот готовая сорваться.

Нор и другие шарахнулись, повернули назад. Позади, над их следами, взбороздившими степь, нагло покачиваясь, висели два точно таких же огненных сгустка.

«Они загоняют нас, — обреченно понял Нор. — Загоняют, как безмозглых, ополоумевших от страха ульми. Все, конец. Мирна, Зоз, доченьки мои… дом… все, кто остались… Скайла пустая, а ведь это — оно может прийти и туда! Зачем, зачем я ввязался…»

Ужас перед огненной смертью затопил Нора, вытеснив все остальное. Но и породил ярость. Нор прыгнул, выставив перед собой скрюченные, как когти, пальцы, на ближний покачивающийся примерно на уровне груди огненный шар.

Шар отпрянул.

— «Ага! Боишься!» Я убью тебя!

Шар как бы нырнул, отплыл по-над самым снегом и остановился. Нор шагнул еще вперед. Сзади что-то кричали.

— Убью!

Нор наступал. Убить! убить! убить! Разорвать, растерзать, разметать, вдавить в снег, в мерзлую землю под ним. За Вика, за оставшихся дома девочек, которых он больше уже не увидит, за…

«И снег не плавится, гляди-ка. Может, они не всегда обжигают? Может, сейчас — нет?»

Два других огня медленно подбирались со спины к подманенному человеку.

…Все шестеро были переполнены удовольствием. Оно ярко пылало в них, брызгало маленькими шариками Новых, Новыми Рожденных, недолговечными, которые тут же распадались с негромким треском. Больше удовольствия никто из шестерых уже не в состоянии был в себя вместить, и они нехотя оставили этих, с немногими непогашенными их точками. Уцелевшие эти, в меру своих силенок и, на взгляд шестерки, до отвращения медленно, разбегались по открытому пространству, не видя и не помня друг друга. Удовольствие, счастье, радость, блаженство! Эти, не твердые и не жидкие, содержащие в себе свои яркие точки, — да они просто созданы, чтобы приносить наслаждение Новым, Здесь Рожденным. Иначе зачем они существуют вообще? О чем бы ни скрипели там себе Старшие.