Николай Соколов - Ариасвати

Когда я сообщил, что являюсь по рекомендации Кноблауха, знаменитый ученый тотчас же проникся необычайным интересом к нашей академии и принялся расспрашивать, какие там получаются оклады, даются ли квартиры в натуре, с отоплением или без отопления, часто ли назначаются награды и в каком размере и т. д. Отвечая на его бесчисленные вопросы, я невольно подумал: не собирается ли г. Вурст осчастливить нас своей ученостью, в качестве сотоварища гг. Кноблауха, Глиствайба и других столпов нашей науки?

Мне только с большим трудом удалось, наконец, обратить разговор на предмет моего посещения и при этом я еще раз имел случай убедиться, как трудно в немецком ученом пробить кору его профессионального самомнения и предвзятых идей… На все в мире он имеет свои установившиеся взгляды и сидит за ними, как за крепким барьером. Проникнуть к нему через этот оплот чрезвычайно трудно, потому что он способен не видеть и не слышать всего того, что расходится с его собственным мнением. Вот вам доказательства.

Когда я сообщил господину Вурсту, что у меня есть манускрипт, написанный на древнейшем арийском языке, который вы назвали прадедом санскрита, он пренебрежительно засмеялся и затем решительно объявил, что это чепуха, подделка, мистификация. Праязык, по его словам, просто-на-просто неудачная выдумка Шлейхера, а его попытка реставрировать на этом выдуманном языке басни — ослепительный tour de force[14] для невежд — может вызвать только улыбку у людей знающих. И Макс Мюллер, и он, Карл Вурст, уже достаточно доказали, что из сравнительного языкознания совершенно невозможно выводить ни хронологии, ни генеалогии языков. Еще доказать, посредством этой странной науки, сходство между языками известных рас или групп человеческого рода — это возможно; но сродство между языками легко доказать и без сравнительного языкознания: для этого стоит только взять лексикон того и другого языка и найти сходные слова, что может сделать всякий человек, умеющий читать. Для таких пустяков не надо быть ученым, а тем более выдумывать какую-то особенную науку. Вот вам образчик его рассуждений.

Затем, перейдя к определению древности открытого мною манускрипта, он категорически объявил, что ни в каком случае не может признать за ним доисторической древности и вот на каком основании. Самые древнейшие семитические письмена восходят едва-едва к тридцатому столетию до нашего времени, мой манускрипт, согласно моему заявлению, написан на языке, родственном с санскритским, а так как этот последний, — что опять-таки неопровержимо доказано Максом Мюллером, — искусство письма заимствовал у семитов, то манускрипт этот может считать за собою — самое большее лишь двадцати пяти вековую древность…

Заметьте себе, мой добрейший Авдей Макарович, что все это было высказано раньше, чем г. Вурст нашел нужным взглянуть на самую рукопись.

Но мне хотелось проделать всю комедию до конца, чтобы уже не оставалось ничего неизвестного в этом неизвестном иксе. Выждав момент, когда ученое красноречие г. Вурста обратилось за подкреплением к трубке вонючего кнастера (чорт знает, почему эти немцы курят такой отвратительный табак!), я воспользовался этим перерывом и предъявил ученому капралу фотографический снимок с первой таблицы моего манускрипта.

— Что за чепуха? — сморщился г. Вурст, вертя в руках непонятный листок. — Так это-то ваше открытие? Да в нем нет ни малейшего признака не только древности, но даже простой старины!

Я объяснил ему, что если он говорит собственно об этом листке, а не о том, что на нем написано, то действительно этот листок весьма недавнего происхождения, так как это фотографический снимок с одной из таблиц моего манускрипта.

— А где же оригинал? — спросил он, с пренебрежением откидывая листок.

— Оригинал хранится в надежном месте, так как я решился не подвергать его случайностям путешествия.

— Уж не хотите ли вы, чтоб я рассматривал копию?

Я объяснил ему, что фотографические снимки служат даже для микроскопических исследований, а для определения, во-первых того, известен ли господину профессору алфавит этой рукописи, и во-вторых, на каком языке она написана, совершенно нет надобности в оригинале, в особенности когда имеется такая точная копия, буквально воспроизводящая все малейшие точки, черточки и штрихи.

Г. Вурст окружил себя облаком своего вонючего табаку и прошелся несколько раз по комнате. Затем, остановившись против меня, он спросил отрывисто:

— Вы говорите, оригинал писан на таблицах: что это за таблицы?

— Тонкие металлические листочки, с обеих сторон исписанные такими письменами.

— Из какого металла эти таблицы?

— Кажется, из алюминия, если только это не другой металл, крайне на него похожий по виду, цвету и удельному весу.

— Алюминий! — повторил г. Вурст и расхохотался. Затем посмотрев на меня с насмешливым сожалением, он спросил:

— Неужели вы приехали в Иену только для этой ребяческой мистификации? Думаете ли вы, что у меня такой излишек времени, что я могу бросать его на подобные пустяки?

Я повторил ему те же доводы относительно подлинности моего открытия, которые приводил уже Кноблауху; я сказал, что невозможно допустить, чтобы, во-первых, нашлось такое лицо, которое только ради мистификации взяло на себя неблагодарный труд приготовить 318 алюминиевых таблиц и затем изрезать их с обеих сторон такого рода письменами, а во-вторых, чтобы это лицо могло поместить свои таблицы в том недоступном месте, где я их нашел.

— Что же это за место такое?

— Это совершенно недоступный остров в Тихом океане, лежащий под 8° 57" с. ш. и 155° 16′ 47″ з. д. от меридиана острова Ферро[15].

Г. Вурст достал с полки географический атлас, отыскал карту Тихого океана и долго водил по ней пальцем. Наконец я указал ему искомый остров.

— Aber das ist die Gefährliche Insel![16] — воскликнул он, уставив на меня вопросительный взгляд.

— Да, остров Опасный, совершенно недоступный с моря.

— Но тогда как же вы на него попали, я вас спрашиваю?

— На аэростате.

— На аэростате? Через Тихий океан? Милостивый государь, я попросил бы вас избрать для своего изумительного остроумия кого-нибудь другого, а меня оставить в покое.

— Ну, хорошо, г. профессор; оставим этот вопрос в стороне. В настоящую минуту не важно, как я нашел эти таблицы, — важно то, что они найдены, что они существуют.

— Но кто мне поручится, что они действительно существуют?

Я вынул из бумажника квитанцию Петербургского Отделения Государственного Банка в том, что им принято на хранение в кладовых банка, вместе с прочими драгоценностями, 318 алюминиевых таблиц, покрытых неизвестными письменами.