Юлиана Лебединская - Темпориум. Антология темпоральной фантастики

Может быть, инженер просто боялся.

– Неважно. Так вот они собирали раз в год на конференции представителей разных дисциплин, обсуждали гипотезы и теории, спорили до хрипоты… Правда, чуть не закрылись – ведь многие институты не пережили девяностых. Я, признаться, думаю, что лучше бы закрылись, do piekła.

Сергей рассеянно кивнул в ответ.

Лучше бы закрылись. Где-то он это уже слышал.

Отец тогда сжал губы так, что рот превратился в еле различимую ниточку на бледном квадратном лице. Мама плакала, отвернувшись к стене.

– Ну, чего вы… – Шестнадцатилетний Сережа растерянно топтался на пороге кухни. Ему было больно и странно – еще бы, когда заранее рассчитываешь на похвалу и восхищение, крайне обидно получать вместо них порицание. А еще он просто не мог понять, почему рыдает мама.

– Ты съездил на олимпиаду – хорошо. Вошел в тройку призеров – еще лучше. Теперь тобой гордится школа. И мы. Но объясни, почему ты вдруг решил учиться на астрофизика? Что за блажь – менять планы за полгода до поступления?

– Там был профессор, он очень хвалил меня и сказал – приходи к нам, возьмем без экзаменов. Сказал, что физика ничуть не хуже лирики, а уж та, которая связана с небом, и вовсе поэзия в формулах. Сказал…

– Мне всё равно, что он сказал, – мама наконец повернулась к нему. В ее голосе звучала сталь. – Ты пойдешь учиться на филфак, как мы и планировали. Или на любой из гуманитарных факультетов. Но никакой физики, пропади пропадом все эти институты. Не пущу.

– Что я, ребенок малый? Почему ты решаешь за меня? Может, это – будущее, и оно гораздо лучше любого другого. Ты не хочешь мной гордиться? Или…

– Ты не малый ребенок. Ты, в первую очередь, наш ребенок. И мы не хотим тебя потерять.

Потом были еще споры. Ссоры. Крики. Опять слезы. Серьезные разговоры, во время которых, однако, с ним говорили, как с маленьким и несерьезным. Потому что явно умалчивали о чем-то, скрывали.

Не доверяли?

Или боялись?

Когда мама плакала, Сергей готов был убежать хоть на край света, лишь бы не слышать этого. Он чувствовал себя маленьким и беспомощным – как в ту ночь, когда она жгла «конфетти», глотая слезы. Поэтому однажды в конце мая, когда мама ушла с подругой в театр, он попросил отца об откровенном разговоре.

Без утаек, без слез и без страха.

Тот, видимо, тоже был измотан семейной ссорой, которая тянулась с зимы, поэтому согласился. Говорил быстро и просто.

– Твоя тетя была физиком, известнейшим специалистом в своей области. Работала на государство, ворочала огромными деньгами и возможностями. Ей сулили блестящее будущее. Только ей не досталось – никакого. В две тысячи третьем, когда восстанавливали Союз, ее забрали прямо с работы и увезли без суда и следствия. Потом приговорили и расстреляли как врага народа. Якобы за распространение сверхсекретной информации.

– Я постараюсь не лезть в секретные дела…

Отец грустно улыбнулся:

– Сережа, ты же хочешь быть астрофизиком. От астрофизика до космонавта – один шаг и безупречное здоровье, которое у тебя есть. А космос – это уже уровень государственной тайны.

После того, как Сергей подал документы в институт, мать не разговаривала с ним три дня.

Капитан и инженер шли вдоль объездной дороги. Обочина была разбитая, неровная. В летние туфли то и дело набивались мелкие камушки. Сергей устал останавливаться и вытряхивать их, неуклюже балансируя на одной ноге. Мимо изредка проезжали угловатые «ВАЗы», пропыхтел, кашляя черным дымом, пузатый рейсовый автобус. Навстречу на дребезжащих велосипедах с притороченными над задним колесом ведрами возвращались в город дачники. В каждом втором Сергею мерещился милиционер. Или, того хуже, работник КГБ. Потому что история, которую рассказывал Войцеховский, изредка проглатывая окончания, замолкая в попытке подобрать нужные слова и тяжело дыша, тянула не на служебное разбирательство или арест. Каждая вторая фраза стоила, как минимум, расстрела. И, несмотря на жару, по спине у Сергея стекал ледяной пот.

– Лаборатории деда заказали исследование. Прикладное. Как раз по профилю. Можно ли при достаточной доле энергии создать анизотропную воронку. Обернуться к прошлому и замкнуть на него всё население страны. При условии, что большая часть отчаянно ностальгирует. Они с Левич сначала с радостью ухватились за работу. Еще бы – денег им выделили столько, целый МГУ год бы жил. А сумма из светлых голов, энтузиазма и почти неисчерпаемых ресурсов способна творить чудеса. Теперь мы все пожинаем плоды этого чуда.

– А дед…

– По официальной версии он пропал без вести в две тысячи четвертом. Но, думаю, до четвертого он не дожил – его забрали прямо из лаборатории в двадцатых числах декабря. Отец тогда не растерялся, свез все труды по проекту, которые обнаружились дома, на дачу и закопал. Тогда еще только привыкали стучать друг на друга, потому это и сошло ему с рук… А может, просто не заметил никто. Их с матерью затаскали по внутреннему управлению, но повезло – не расстреляли. Образцовые жители идеального государства. Отец всю жизнь мучился, не решаясь ни уничтожить бумаги, ни изучить их. И в конце концов отдал мне. Сказал, что я сумею разобраться.

– Ты разобрался? – Невозможно было не перейти на «ты» после такого рассказа. Просто невозможно.

– Да. Где-то через одиннадцать лет. И попался… почти сразу.

Когда Тадзио забрали прямо из лаборатории – тихо, без лишнего шума и злости («Не беспокойтесь, мы только хотели побеседовать»), он решил, что это конец. Но оказалось, что попался он просто по глупости. Недостаточно скрытно охотился за нужными материалами. От наступившего облегчения он подписал, не спрашивая, всё, что велели, и очутился не в подвале, а в «правительственном санатории» – шарашке для особо ценных преступников.

Хуже всего были воспитательные беседы. Страна верила в тебя. В того, кто оступился, поступил неправильно по ошибке, по недомыслию. Ты очищался от ненужных сомнений. Становился преданным гражданином.

Тадзио послушно кивал «воспитателям» и думал о небе; о корабле, который может одновременно прорвать пространство и время, вырываясь из ловушки.

Czym ta ziemia? – Mą ojczyzną.Czym zdobyta? – Krwią i blizną[5].

Он работал – спокойно, тупо, упорно, не раздумывая над тем, что делает. Зная, что выхода отсюда два – или домой, или… как здесь говорили – в закрытой капсуле в открытый космос. И шакалил. Подслушивал, подсматривал; на лету, как воробей крошки, хватал любое оброненное слово. Пытался найти ему место в уже почти сложившейся мозаике. Там, на нарах, он в первый раз и услышал о Сергее Белове, точнее, о племяннике профессора Левич, пропавшей вместе с дедом.