Михаил Савеличев - Иероглиф

Посетителей в этот час было немного — какие-тo странные личности, не знающие чем заняться на рассвете и страдающие бессонницей, числом около пяти штук, с одинаково опухшими рожами, одинаково грязными помятыми длинными плащами, волочившимися по полу, словно пародийные королевские мантии или великосветские камзолы, загребавшими наносы грязного снега на полу и гонящими высокие волны по безмятежной глади черной воды, в которую этот снег и превращается. Максим поверх очков внимательно разглядывал живописные пятна на их верхней одежде, пока не понял, что, по удивительной прихоти окружающей среды в виде грязи, соли, бензина, копоти и земли, или неведомого эстета портного-продавца, все эти пятна на каждом опухшем индивидууме в точности копируют друг друга, чего, в общем-то, трудновато добиться, даже если ходить друг за другом в затылок и окунаться в одни и те же лужи. Такое вопиющее нарушение принципа неопределенности его не насторожило, и он потерял к ним интерес.

Подозрительные личности поначалу толпились у стойки перед Грудой обгрызенных подносов, покрытых несмываемым слоем вонючего жира, россыпью алюминиевых жеваных вилок с одним-двумя уцелевшими зубьями и ложек, прихотливо скрученных в трехмерные топограммы, обильно жестикулируя, пихаясь, тыча палцами в несменяемое с незапамятных времен меню, нанесенное красной масляной краской на пластинку оргстекла, намертво вбитого гвоздями в стену и состоящего из трех пунктов, все различие между которыми заключалось лишь в цене (которая предусмотрительно в меню не вписывалась) и в той посуде, куда их выплескивали глубокую тарелку, плоскую тарелку, чашку.

О чем-то договорившись, они чинно разобрали, попутно подравшись из-за наиболее уцелевших экземпляров, подносы и вилки, получили по порции химических отходов полипропиленового производства, опять жутко переругались на кассе, выясняя кому и сколько платить невозмутимой кассирше с необъятными грудями и небрежно перекинутой через плечо железной цепью, утыканной гвоздями и крючьями, оставившей не одну дырку на спинах и черепах нежелающих расплачиваться бедолаг. В конце концов, консенсус был достигнут, деньги ссыпаны в алюминиевую же тарелку, на руки получены чеки, играющие роль салфеток для особых извращенцев, не боящихся прикладываться этим непотребством к собственной коже, тем паче к собственным губам, и вызывающие у людей неподготовленных страшную крапивницу и паралич дыхательных путей.

Толпа подалась от кассы и стала бродить по всему кафе, выискивая подходящее место для совершения массового самоубийства путем отравления блюдом, фигурирующим под названием «Пельмени разварные». Они перепробовали все столы и все комбинации посадки — все вместе, четверо и oдин, трое и двое со всевозможными сочетаниями, cловно вживую иллюстрируя треугольники Ферма, oдин из особо смелых попытался даже было приземлиться за столом Максима, но был буквально сдут сo стула хмурым взглядом карих глаз поверх очков.

Их ходьба по залу с норовящими выпасть из рук подносами и обильно выплескивающимися из тарелок пельменями странно завораживала, гипнотизировала Максима, он чувствовал, как его охватывает предсонное оцепенение, когда тело уже спит, а перед закатывающимися под самый лоб глазами являются видения, туго сплетенные из яви и грез. Очки его сползли еще ниже, рот растянулся в мучительной зевоте, небритый подбородок очень удобно улегся в вогнутую поверхность бронежилета, плечи опустились, пальцы рук безвольно разжались, на теле проступил пот расслабления, и в это самое мгновение, когда его уже ничто не могло удержать от падения в мир причудливых сновидений, словно пошедший на посадку пассажирский лайнер, его сильно ударили по затылку чем-то округлым и железным, и он, не в силах опровергнуть столь весомый аргумент, со всего маху врезался в пластиковую столешницу, по инерции легко проломил ее и, увлекая за собой обломки стола, стул, на котором он сидел, и невесть откуда взявшиеся поднос и посуду с едкими пельменями, которые он не заказывал, с сильным грохотом, лязгом и стоном рухнул в чавкающую темноту бездонного пола.

Максим оказался в странном состоянии. Его тело безмятежно развалилось в вонючей грязи, словно позеленевший от варки в химикалиях лангуст с безвольно опавшими лапками, клешнями, устрашающими когда-то длиннющими усами и глазами на стебельках, в совсем уж теперь бесполезном крепком шипастом хитиновом панцире, вроде как в насмешку сверху приправленном фантастической подливкой в виде кусков пластика и дымящихся луж разварных пельменей. Однако он, хотя его рожа уткнулась в двухсантиметровый слой вековой жижи, в сравнении с которой самая грязная канализация казалась лечебным минеральным источником, глаза были плотно залеплены ошметками снега и даже не лупали, а о жизни, теплившейся в его теле, свидетельствовали пузырьки на поверхности сумрачных вод, выплывающие из его ноздрей, вместе со всем этим разгильдяйством и невнимательностью, за которое нужно даже не гнать, а выпинывать под зад кованным сапогом из Общества, продолжал прекрасно видеть все происходящее в кафе, будто бы его эфирная составляющая не последовала вслед за глупым телом, а продолжала сидеть на своем месте, со стороны наблюдая за разворачивающейся комедией под названием «Вынос тела».

Когда его тело оказалось на полу в бесчувственном состоянии, в суетливом и хаотичном движении пятерых любителей ранних обедов появилась внезапная слаженность, деловитость, профессионализм, уверенность в своем правом деле и наглость по отношению к грудастой кассирше, которая, чего никак не ожидал от нее Максим, сделала слабую попытку помочь упавшему в ее глазах клиенту, и для этого она вытянула шею, дабы точнее поставить диагноз, правой рукой стянула цепугу, на случай, если упавший просто решил здесь вздремнуть, а другой потянулась к мотанному-перемотанному изолентой телефону, на случай, если клиент все-таки дал дуба и нуждается в срочной поcтoронной помощи.

Но ее героический поступок был пресечен в зачатке одним из близнецов, который выкинул уже ставший ненужным маскировочный поднос, вытянул из плаща невероятной длины автомат с насадками и с молчаливой местью ткнул его поросячьим дулом в зубы. Умная женщина замерла и, как и Максим, перecтaла подавать признаки жизни.

Тот, кто нанес Максиму удар прикладом по черепу (оставалось только удивляться — как это он пропустил такую достаточно длительную по времени манипуляцию, включающую маневр по заходу в тыл противника, доставание автомата, выбирание точки удара и силы размаха, чтобы, не дай бог, не проломить череп арестуемому, и, наконец, короткого и точного движения), присел на корточки рядом с ним, положив автомат на колени, и несколько десятков секунд разглядывал его затылок, спину и руки. Затем он, удостоверившись, что Максим не притворяется и лежит в полной отключке, осторожно ощупал его затылок, состроив брезгливую физиономию, как будто копание в грязных волосах было гораздо более неприятным занятием, нежели поедание здешних отходов, пусть и несостоявшееся. Состояние черепа арестованного его удовлетворило, и он кивком головы подозвал двух оставшихся незанятыми близнецов (еще один встал на входе, перегородив доступ в кафе с помощью такого же автомата), и они, поднатужившись, перевернули тело Максима на спину.