Майкл. Гилберт - Искатель. 2009. Выпуск №1

— Уймитесь, неугомонные, — г- негромко произнес старик, коротко взглянув на них. — Идите к себе, это мой гость.

Собаки прекратили лаять, потеряли ко мне интерес и побежали в глубь сада.

— Здравствуйте, батюшка, — я остановился, не дойдя до крыльца, и поклонился ему в пояс.

— Будь здоров и ты, касатик. — Он показал рукой в сторону открытой двери. — Заходи в дом, добрый человек.

Я прошел через сени в светлую горницу и огляделся. Все здесь напоминало декорации к фильму о старом крестьянском быте. Тесаный дубовый стол, скамьи, большая русская печь с лежанкой, огромный сундук с коваными медными накладками. Кочерга, глиняная посуда, горшки — все походило на законсервированную старину. Даже традиционная русская чистота в горнице. Выскобленные и вымытые полы покрыты разномастными тюфячками. Занавесочки на окнах, расшитые подушечки на лавках — все было из далекого прошлого. Однако чего-то не хватало. Я еще раз осмотрелся и понял, в горнице — ни одной иконы. Это было странно для бывшего священнослужителя. Мирон молча стоял в сторонке, улыбался и не мешал мне осмыслить увиденное.

— Ну и собаки у вас, злющие, — сказал я немного невпопад.

— Собаки как собаки, — ответил он. — Сторожа. Здесь же, милок, граница. Мало ли кто забрести может.

— Какая граница, — не понял я.

— Как бы тебе объяснить… — Он указал рукой на стул, а сам стал суетиться по хозяйству. — Садись, в ногах правды нет.

Мирон ставил на стол миски, деревянные ложки, принес хлеб, кувшин, а сам продолжал:

— Здесь не ваш мир и не их, а как бы нейтральная полоса, ничейная, значит. Когда я попал сюда, село ваше было, потом все разъехались и разбежались. Я остался, а дорога вскоре исчезла. Потом от них пришли и кое-что мне разъяснили. С огромным трудом удалось принять то, что узнал о мире. Но вот понять до конца до сих пор не могу, хоть убей. Предложили отправить домой, но я поразмыслил и отказался. Там у меня никого не осталось. Жена померла, детей нет, от церкви отлучили. Я когда-то попом был. Так что ты, милок, больше меня «батюшкой» не величай. Я расстрига, а не батюшка. Зови просто Мирон.

— Как вы здесь живете, Мирон?

— Вот тут, касатик, все полный ажур. Лес рядом, сад, огород. Пшеничку да рожь ращу, свой хлебушек пеку. Что еще надо?

— А соль, сахар, спички, одежду где берете?

— Добрые люди иногда помогают, — ответил он уклончиво. — Когда попрошу, конечно. Да и место это необычное, — Мирон снизил голос до шепота, — перемещается само. То у них проявится, то у вас, то ни здесь, ни там, стало быть, нейтральное. Чудеса, одним словом.

Я опустил глаза на его лапти. Мирон махнул рукой.

— Ты, милок, не обращай внимания на мои чувяки, мозоли донимают. Самая удобная обувь, скажу тебе, в деревне. А лыка кругом полно.

Мирон налил из кувшина в тарелки густого, душистого меда. Вынул из холстины большую пластину сотового меда и, нарезав его квадратами, разложил по блюдцам.

— Вы здесь в одиночестве. Не скучно? — поинтересовался я.

— Разве я один? Собаки у меня, две козы, зверье лесное крутом, соседи иногда навещают, помогают.

Мирон достал из печи каравай свежего белого хлеба и аккуратно отрезал широким длинным ножом две большие горбушки, не проронив на стол ни крошки. Затем спустился в подвал и принес запотевшую глиняную крынку, в которой что-то плескалось. Разлив содержимое в две огромные кружки, Мирон пояснил:

— Своя медовуха, монастырская. — Он пододвинул ко мне ближе тарелки и сел сам. Перекрестился. — Давай, касатик, угощайся, чем Бог послал, — радушно пригласил он, отломил от своей краюхи кусок и, густо намазав его медом, отправил в рот.

Я последовал его примеру. Никогда раньше я не ел столь вкусно, как здесь у Мирона. Некоторое время мы ели и пили молча. Первым нарушил молчание я.

— Извините, Мирон, за прямоту, но вот вы сели за стол и перекрестились. Стало быть, верите в Бога? За что же вас отлучили? И почему вы бежите от людей, стали отшельником?

— Это разговор долгий и трудный. Но, коль спрашиваешь, попробую ответить. Заодно это и будет ответом на тот вопрос, с которым ты сюда пришел. Начну с людей, потом перейдем и к Богу. Согласен?

— Конечно, согласен.

— Тогда ты ешь и пей, а я зараз огурчиков соленых принесу. Милое это дело, соленые огурчики с медом. Контраст вкусов называется.

Он опять спустился в подвал и принес тарелку небольших пупырчатых соленых огурцов. Я с опаской и недоверием смотрел, как он отправил в рот кусок сотового меду и захрустел огурцом.

— Попробуй, — предложил Мирон. — Глядишь, и по душе придется.

Я последовал его примеру и с удивлением понял, что такой контраст мне понравился. Он заметил это.

— Ну вот, видишь, а ты, милок, сомневался. — Мирон сделал большой глоток из кружки и продолжил: — Спрашиваешь, почему я от людей ушел? Скорее, не я от них, а они от меня. Я в «Восход» после отлучения перебрался, а они вскоре все разъехались кто куда. Да и разуверился я в них. Плохие все стали, злые, что миряне, что попы. И все алчностью бесовской пропитаны. Миряне совсем Бога забыли, друг у друга кусок хлеба рвут. Да если бы из голода, а то так, из гордыни. Показывают, кто сильнее, кто успешнее. У иных уж кусок непроглоченный из горла торчит, а он норовит еще в свою утробу запихнуть. До сирот и убогих ни у кого уже дела нет. И попы не лучше, особливо те, кто наверху правит. Скаредны и блудливы. Не все, конечно, но многие, ох как многие. Морды сытые, разъевшиеся. Тоже у себя, как волки, за власть борются. Освящают дельцов-проходимцев, молятся за душегубцев. Все за злато готовы сделать. Приношения прихожан и подношения лихоимцев на свои семьи тратят. Знал я одного такого настоятеля, обласканного властью, который своих еще не старых родителей обогатил квартирами, машинами, деньгами, должностями. Конечно, свят долг детей перед родителями, но покрываться он должен не за счет прихода и бесовских связей, а за личный счет должников.

Что касаемо моих несогласий с отцами Церкви, то разные у нас понятия Бога, души, нечистой силы, Спасения и многого другого. Я не только приход имел, но и богословием занимался. Разные религии постиг. Много в них мудрости есть, много и тайных знаний. Но открылось мне важное. Знают те, кто ведет за собой паству, истинное устройство мира. Может, не так подробно, как соседи наши, в основах знают. Но дробят они эти знания на отдельные веры, чтобы управлять умами верующих раздельно, властвовать над ними, а то и натравливать на иноверцев, когда потребуется. Вспомни, самые жестокие войны — религиозные. А цель всегда одна — захват чужих земель и покорение народов. Ведомо им, что Бог един для всех, для нашей планеты и всей Вселенной. Что Он — душа всей Вселенной, ее гармония. Не Его дело заниматься отдельной тварью. Поэтому Он дает человеку свободную душу и право выбора.