Аркадий Стругацкий - Шесть спичек (сборник)

На вершине холма клубы светящегося дыма взлетали все чаще и чаще, треск, скрип и жужжание слились в непрерывный дребезжащий шум. Блуждающие красные огоньки образовывали цепочки, цепочки свивались в причудливые подвижные линии. Розовое зарево занималось над ними, и уже можно было различить что-то огромное и горбатое, качающееся, словно лодка на волнах.

Ашмарин снова взглянул на часы. Было без пяти четыре. Видимо, лава и туф оказались благоприятным материалом: купол рос гораздо быстрее, чем на цементе. Интересно, что покажут температурные измерения? Механизм надстраивает купол с верхушки к краям, при этом эффекторы забираются все глубже в сопку. Чтобы купол не оказался под землей, зародышу придется позаботиться либо о свайных подпорках, либо о передвижении купола в сторону от ямы, которую вырыли эффекторы. Ашмарин представил себе добела раскаленные края купола, к которым лопаточки эффекторов лепят все новые и новые частицы вязкого от жара литопласта.

На минуту вершина сопки погрузилась в темноту, грохот смолк, слышалось только неясное жужжание. Зародыш перестраивал работу энергетической системы.

— Сорочинский! — позвал Ашмарин.

— Я, — послышалось из темноты.

— Обойдите сопку справа и ведите наблюдение оттуда. На сопку не подниматься ни в коем случае.

— Бегу, Федор Семенович!

Было слышно, как он шепотом попросил у Гальцева фонарик, затем желтый кружок света запрыгал по гравию и исчез.

Грохот возобновился. Снова над вершиной сопки загорелось розовое зарево. Ашмарину показалось, что черный купол немного переместился, но он не был уверен в этом. Он с досадой подумал, что Сорочинского надо было послать в обход сопки сразу, как только зародыш вылупился из Яйца. Впрочем, обо всем в должное время отчитаются кинокамеры.

Вдруг что-то оглушительно треснуло. На вершине полыхнуло красным. Медленная багровая молния проползла по черному склону и погасла. Розовое зарево стало желтым и ярким и сейчас же заволоклось густым дымом. Бухающий удар расколол небо, и Ашмарин с ужасом увидел, как в дыму и пламени, окутавших вершину, поднялась огромная тень. Что-то массивное и грузное, отсвечивающее глянцевитым блеском, закачалось на тонких трясущихся ногах. Бухнул еще удар, еще одна раскаленная молния зигзагом прошла по склону. Дрогнула земля, и тень, повисшая в дымном зареве, рухнула.

Тогда Ашмарин побежал на сопку. В сопке что-то гремело и трещало, волны горячего воздуха валили с ног, и в красном пляшущем свете Ашмарин видел, как падают, увлекая за собой куски лавы, кинокамеры — единственные свидетели того, что произошло на вершине.

Он споткнулся об одну камеру. Она валялась, растопырив изогнутые ноги штатива. Тогда он пошел медленнее, и горячий гравий сыпался по склону ему навстречу. Наверху стало тихо, но там что-то еще тлело в дыму. Неожиданно раздался еще один удар, и Ашмарин увидел несильную желтую вспышку.

На вершине пахло горячим дымом и чем-то незнакомым и кислым. Ашмарин остановился на краю огромного провала с почти отвесными краями. В этом провале лежал на боку почти готовый купол, герметический купол на шесть человек, с тамбуром и кислородным фильтром. В яме тлел раскаленный шлак, на его фоне было видно, как слабо и беспомощно двигаются потерявшие управление гемомеханические щупальца зародыша. Из ямы тянуло горелым и кислым.

— Да что же это? — послышался голос Сорочинского.

Ашмарин поднял голову и увидел на другой стороне ямы Сорочинского, стоявшего на четвереньках на самом краю.

— Дед бил-бил, не разбил, — уныло сказал Сорочинский. — Баба била-била…

— Молчать! — прорычал Ашмарин.

Он сел на край ямы, свесил ноги и стал спускаться.

— Не надо, — сказал Гальцев. — Опасно…

— Молчать! — повторил Ашмарин.

Надо было немедленно понять, что здесь произошло. Не может быть, чтобы подвела конструкция Яйца — самой совершенной из машин, созданных человеком. Самой неуязвимой машины, самой умной машины.

Сильный жар опалил лицо. Ашмарин зажмурился и соскользнул вниз мимо докрасна раскаленного края новорожденного купола. Он встал и недоуменно огляделся. Перед ним чернели оплавленные бетонные своды и ржавые, скрюченные прутья арматуры. Впереди виднелся широкий темный проход, который вел куда-то в недра сопки. Под ногами что-то тяжело повернулось. Ашмарин нагнулся. Он не сразу понял, что это за серый металлический обрубок, а когда понял, то понял все. Это был артиллерийский снаряд.

В темени сопки зияла пустота. Какие-то мерзавцы сто лет назад устроили в ней залитое бетоном темное помещение. Они набили это помещение артиллерийскими снарядами. Механизмы, рожденные Яйцом, устанавливая опорные сваи, пробили старинные своды насквозь. Сгнивший бетон не выдержал тяжести, сваи провалились в него, как в трясину. Тогда машина принялась заливать бетон расплавленным литопластом. Она не могла знать, что здесь склад снарядов. Она не могла знать, что это такое — артиллерийские снаряды, потому что люди, которые дали ей программу жизни, забыли о том, что такое артиллерийский снаряд. Кажется, снаряды заряжались тротилом. Тротил испортился за сто лет, но не совсем. Не во всех снарядах. Все, что могло взрываться, начало взрываться. И замечательная машина превратилась в кучу хлама.

Но не могла же она знать, что под круглой сопкой спрятан старинный японский склад снарядов, приготовленных для нападения на соседнюю страну, что длинная грязная лапа преступлений вековой давности дотянется до нее…

Сверху посыпались камешки. Ашмарин поглядел вверх и увидел, что к нему спускается Гальцев. По противоположной стене спускался Сорочинский.

— Куда вы лезете?! — крикнул Ашмарин.

Гальцев не ответил, а Сорочинский сказал тонким голосом:

— Мы хотим помочь вам, Федор Семенович.

— Вы мне не нужны.

— Мы только… — начал Сорочинский и запнулся. По стене позади Ашмарина побежала трещина.

— Осторожно! — заорал Сорочинский.

Ашмарин шагнул в сторону, споткнулся о снаряд и упал. Он упал лицом вниз и сейчас же перевернулся на спину. Купол качнулся и тяжело рухнул, глубоко уйдя раскаленным краем в черную землю. Земля вздрогнула. Горячий воздух хлестнул Ашмарина по лицу.

Над сопкой, где тускло поблескивал торчащий из воронки купол, висел белый дымок. Там еще что-то тлело и время от времени глухо потрескивало. Гальцев с красными глазами сидел, обхватив колени руками, и смотрел на сопку. Руки его были обмотаны бинтами и вся левая половина лица стала черной от грязи и копоти — он так и не умылся, хотя солнце взошло уже давно. У костра спал Сорочинский, накрыв голову замшевой курткой.