Владимир Щербаков - Семь стихий. Научно-фантастический роман

Она разделась, сложила платье, поставила рядом туфли и вошла в воду. Как завороженная. Было холодно, но приятно.

Она поплыла, медленно, без брызг. Легла на спину и закрыла глаза. Что-то почудилось вдруг. Представилось, что под ней бездонная пропасть, и она падает, падает… и вода уже подхватила ее и несет вниз, где темнота и вечный плен. Она вскрикнула:

— Нет! Нет!

Боясь открыть глаза, поплыла к берегу. Поняла, что ошиблась: все было на своих местах. Открыла глаза: вокруг светло. Высокое небо. Вздрогнула от страха. Успокоилась. Тело покрылось мурашками, она вышла на траву. Прутики, иглы кололи подошвы ног. Кожа ее рук пахла старым деревом, смолой, хвоей.

Она приложила ладони к щекам и расплакалась. Потом заставила себя снова войти в воду. Страх пропал.

Вышла однажды к реке. На галечной косе костер. Невдалеке эль. У костра о чем-то беседуют люди. Пятеро… нет, шестеро. Подошла так тихо, что не треснула сухая ветка. Спряталась за кустом, смотрела-смотрела, и самой захотелось погреться у костра. Да вдруг увидела: человек как будто знакомый. Как будто знала его. Почему-то стало опять страшно. Ушла и снова вернулась. Скоро они улетели.

Читала, говорила с другими, поняла: вода — стихия родственная. Некогда, века и века назад, на сваях, вбитых в дно, ставились хижины, шалаши, позднее — настоящие дома. Двести свайных построек раскопали на берегу одного из швейцарских озер. В египетском храме сохранились настенные изображения: царица Хатшепсут в стране Пунт, на цветном барельефе — свайные дома. Путь многих цивилизаций проходит через морское побережье. Легендарный капитан Немо говорил: «Ветер над морем чист и животворен. В бесконечном одиночестве на море человек все же чувствует вокруг трепетание миллионов жизней. Море хранит в своем лоне изумительные, неистощимые богатства, все оно — движение и любовь». До странного знакомые слова, подумалось ей, как будто кто-то шептал ей это во сне. «Море хранит в своем лоне…»

Несколько бедуинов из Африки гостили в Европе. Как-то раз их повезли к водопаду. Хрустальный столб, мельчайшая пыль брызг, радуга. Здесь можно было вволю напиться и снова смотреть на чудо, неведомое жителям знойной пустыни. Сколько переходов нужно сделать на лошадях или верблюдах, чтобы добраться до колодца! А бывало, и глубокие колодцы пересыхали. И тогда надо рыть песок и растрескавшуюся глину, чтобы добраться до жидкой грязи. Каждая капля воды на вес золота. Чтобы посмотреть, как растет трава, бедуины готовы проехать сотни километров. И вдруг…

Точно продырявился бурдюк, где хранится запас воды для всего мира. Водопад! Бедуинов позвали дальше. Они не трогались с места. «Побудем еще немного», — просили они и снова погружались в созерцание. Вода, питьевая вода!

— Пойдемте дальше, здесь не на что больше глядеть.

— Подождем еще.

— Чего же ждать?

— Подождем, пока кончится вода.

…Что-то мешало ей вспомнить все до конца, как жила она раньше и о чем говорила с сестрой, как встречала в детстве зиму и радовалась весне. И где затерялся этот северный край? Как теперь найти дорогу к дому? Узнают ли ее? И горестно отозвалось: нет! Не узнают. Порой она догадывалась, что места эти придуманы ею и люди тоже.

Исходила много троп: привыкала к раздолью, размышляла о себе и пока старалась не попадаться часто на глаза. Слушала говор воды на перекатах, всплески, звоны брызг, ловила взглядом мелькания лучей на пестрых каменьях. Старалась понять, почему брошено гнездо скопы на сухой лиственнице и откуда этот несказанный предвечерней свет от оранжевых цветов, разбросанных на лугах. В пойменных лесах, где много усыхающих деревьев, чутко прислушивалась к стуку белоспинных дятлов, искавших личинки усачей, златок, короедов. Там разбила эль. Нашла другой…

Чувствовала себя иногда просто, свободно с людьми: но что-то мешало сделать последний шаг. Вдруг поняла: браслет. В нем причина.

Ранним утром улетела к реке, где камни и тальники, пади и висячий мост. Ступила на мост. Дошла до середины, сжала голову руками, сказала громко: «Хочу быть как все! Не надо мне больше ничего! Устала, измучилась, пора!» И сняла браслет. Облокотилась на перила и наклонила голову: под мостом шумел белопенный поток. Протянула руку вниз: браслет выпал из пальцев и утонул. «Вот и все», — подумала она. И с этого дня началась новая жизнь. Удивителен и неповторим ее талант — вживаться в новый образ. Можно вспомнить о грации, пластике души и тела, но происходившее поразило бы кого угодно.

Совсем вычеркнула она из памяти то давнее, что так пугало ее. Мысли были ясными, и неведом с этих пор стал ей разлад с собственным сердцем. Ибо не было другого пути спрятать от себя самой: нескончаемые раздумья, сомнения, тревогу, прошлое, лики друзей, былую любовь.

Светел ее ум: она познала многое и сумела бы теперь жить в этом мире, как ей хотелось. Только так ведь и можно вступить в эту жизнь. Только так ведь, и не иначе, постигается гармония, пропорции, сам смысл инопланетного бытия. Но если бы вдруг ей показалось, что пришло время вспомнить — и помочь, рассказать, убедить и добиться своего, она бы снова стала Аирой. Такая уж она. Увы, барьер в десятки световых лет преодолим лишь для сотни-другой астронавтов. Это не утешение. И так будет еще долго.

Пусть же здесь, на Земле, задумаются о другом пути. Она поможет. Если настанет день и час.

Я видел ее на мосту. Крутые склоны, поросшие редким кустарником, спускались к воде. У берега громоздились глыбы гранитов, пенные струи лизали их шершавые красноватые бока, поднимались по камню вверх и отступали, срывались в свое ложе, вымощенное валунами.

Я видел ее. Солнце слепило глаза, но я успел заметить, как склонилась она над потоком и как рука ее свесилась вниз. Она что-то сжала в ладони и это был, несомненно, браслет, хотя я тогда и не подозревал об этом. Нас разделяло несколько десятков метров. Стоял дивный день. Под ее ногами покачивалось полотно туристского моста в две доски и бушевала вода со светлой каймой едва наметившейся радуги. Место было очень живописное, глухое, дикое — центр заповедника.

Она стояла на мосту, который так хорошо мне знаком. Старые стальные канаты, на которых он держится давно успели покрыться налетом ржавчины, доски его посерели от дождей. Я направлялся прямо туда, где была она… И ничего не заметил. Она повернулась и пошла не быстро и не тихо, и только позже, много позже волна ее темных волос напомнила мне встречу на «Гондване». Даже малиновый эль, взлетевший вскоре неподалеку от нашего лагеря, не подсказал ничего такого, о чем я догадался, узнал несколько месяцев спустя.