Ирина Камушкина - Искатель. 2009. Выпуск №12

Он нажал клавишу, и из магнитофона послышались звуки, смысл которых без объяснения Баккенбауэра, конечно, остался бы непонятным.

«Линдон!»

Звук падения (стул?).

«О господи, что…»

Визг, будто зарезали свинью. Виталий никогда не подумал бы, что так может визжать человек. Линдон? Баккенбауэр? Скорее всего, мальчик, голос слишком высокий, профессор так бы не смог. А это Баккенбауэр, конечно: «О-о… Доннерветер! Черт!» Звук падения — на этот раз упало что-то мягкое и тяжелое. Виталий представил себе, как это происходило, и посочувствовал Баккенбауэру. Возня — будто кто-то шлепал ребенка по мягкому месту. Чей-то голос, но расслышать слова Виталий не смог. Похоже, профессор продолжал ругаться. Наконец стало тихо, несколько секунд слышно было чье-то приглушенное бормотание, потом голос Баккенбауэра произнес: «Ну, все, все… Все хорошо…»

— Все, — повторил собственную реплику профессор и остановил запись.

— И что это… — начал Макинтош.

— Линдон, — Баккенбауэр по-прежнему не обращал на Макинтоша внимания и обращался только к судье, — находился в крайнем возбуждении. Мальчика чрезвычайно трудно вывести из состояния внутренней сосредоточенности. Событиями, способными…

— Пожалуйста, профессор, — прервал Баккенбауэра судья, — опустите детали. Что вы хотите сказать — конкретно? Что это были за звуки?

— В данном случае, — пояснил Баккенбауэр, — не произошло никакого внешнего воздействия. Повторяю: никакого. В состояние возбуждения Линдон пришел совершенно неожиданно. А то, что я почувствовал… этому я вообще не могу найти объяснения. На мне… извините за подробность… с меня упали брюки, будто кто-то… э-э… потянул их снизу… это продолжалось меньше минуты, но мне показалось, что прошел час. Поясница ужасно болела до самого вечера. Правда, тогда я решил: причина в том, что я тащил Линдона до кресла. Он упал и, как я думал, потерял сознание. Однако когда я посадил мальчика в кресло, он открыл глаза и, казалось, вернулся в обычное состояние. Будто ничего не случилось. Пересчитывал какие-то числа… Я хотел вызвать санитаров, но Линдон повел себя спокойно, приступ как начался неожиданно, так неожиданно и закончился — в девять часов шесть минут, это время я записал. Правда, контакт с мальчиком я полностью потерял, посидел с ним еще около часа, до прихода доктора Мэлроя. Линдон был спокоен. Вот, собственно, все.

Профессор вопросительно посмотрел на Спенсера, и адвокат немедленно встал:

— Как вел себя Линдон в последующие дни, профессор?

— Какое это имеет значение? — вскричал Макинтош, выбежав на середину комнаты и встав перед свидетельской кафедрой. — О чем вообще идет речь? При чем здесь мальчишка-аутист? Ваша честь, — помощник прокурора повернулся к судье, я прошу считать выступление профессора юридически ничтожным, не имеющим отношения к рассматриваемому делу, и настаиваю на том, чтобы речь не вошла в протокол.

Судья сидел, подперев щеку ладонью, внимательно смотрел на Баккенбауэра, будто пытался и в его облике разглядеть признаки аутизма.

— Протест отклоняется, — сказал он, жестом заставляя помощника прокурора вернуться на свое место. — Насколько я понял, господин профессор, вы утверждаете, что вашего пациента, который, как вы сказали, практически не реагирует на внешние раздражители, вывели из себя события, происходившие в то же время двумя этажами ниже.

Макинтош открыл было рот, чтобы возразить, но промолчал, решив, видимо, не спорить с судьей.

— Вы сказали, что ощутили… гм… повторите еще раз этот момент. О телеге, я имею в виду.

— О телеге? — нахмурился Баккенбауэр. — А, нуда. Ужасная боль в пояснице, я думал, меня разорвет пополам.

— Вы обращались к врачам? — поинтересовался судья. — Я имею в виду — после того как покинули палату, вы, наверно, посетили кого-нибудь из коллег?

— Нет, — смущенно сказал профессор. — Я… сначала был слишком возбужден, нужно было записать приступ Линдона в историю болезни. Потом… было много дел, вечером мы с женой собрались в театр, смотрели… неважно. Поясница болела, но… нет, я не обращался к коллегам.

— Жаль, — сухо произнес судья.

— Я полагаю, — поднялся Макинтош, — самочувствие профессора не имеет отношения…

— Коллега ошибается, — поднялся наконец и Спенсер. — Все, что было сегодня сказано, имеет к делу самое непосредственное отношение. Спасибо, профессор, у меня к вам нет вопросов.

Баккенбауэр кивнул и пошел было к двери, но секретарь суда подал ему знак, и профессор направился в зал, где опустился на первую скамью, сложил на груди руки и застыл, глядя перед собой и чем-то напоминая своих подопечных, отрешенных от реального мира.

— Ваша честь, — Спенсер прошел к судейскому столу и протянул судье лист бумаги, — прошу приобщить к делу это свидетельство.

Ваша честь! — воскликнул Макинтош. — Все доказательства по делу уже собраны, и я не вижу смысла…

— Зачитайте вслух, — судья вернул бумагу адвокату, пробежав текст по диагонали, — а потом передайте секретарю суда.

— Это распечатка части файла — из книги вызовов технической службы больницы университета штата Мичиган. В среду, девятого июня, в девять семнадцать поступил вызов с седьмого этажа второго корпуса, восточный коридор… это над палатой, где лежала миссис Дымов… она, как вы знаете, была на шестом, палата Линдона — на ВОСЬМОМ:..

— Суду это известно, — нетерпеливо оборвал Спенсера судья.

— Прошу прощения… В двенадцатой палате на седьмом этаже… кстати, она в тот день пустовала… прорвало трубу… тут сказано: «труба водопроводная, расположенная в межэтажном перекрытии, отрезок трубы заменен, протечка устранена…»

— Какое отношение… — завел свою пластинку помощник прокурора.

— Как видите, ваша честь, в одно и то же время на территории больницы происходили однотипные события.

— Интересно, — кивнул судья, — но обвинение справедливо спрашивает: какое отношение имеют эти происшествия друг к другу и к обсуждаемому вопросу о продлении срока задержания мистера Дымова?

— Силы натяжения, — торжественно произнес Спенсер. — Точнее, силы тяжести, действующие на разрыв. Я хочу еще раз вызвать свидетелем доктора Ланде, который объяснит с точки зрения физики…

— He вижу необходимости, — быстро произнес судья. — Здесь не место для дискуссий на физические темы. Ваш подзащитный не мог иметь отношения к прорыву трубы, однако это обстоятельство…

— Напротив, ваша честь! — воскликнул Спенсер. — Я настаиваю на том, что мой подзащитный имел ко всем этим событиям самое непосредственное отношение, и именно поэтому в гибели миссис Дымов нет предмета преступления!