Наталия Мазова - Исповедь травы

Вот за это (даже больше, чем за обязанность всегда "знать, как надо"!) очень многие и ощущают подсознательную неприязнь к любому из Братства: если нам плохо, глаза у нас не печальные, а злые. И то лишь у некоторых - по остальным вообще ничего невозможно прочитать. Выключать физическую боль - первое, чему мы учимся от Наставников, если только не выучились этому еще раньше. А умение выключать или тщательно прятать боль душевную приходит со временем. Ибо сказано: учитесь властвовать собою...

Сейчас-то я тоже это умею, но тогда, до инициации... тогда-то я и начала, выходя в круг, закрывать лицо вуалью. И вовсе тут ни при чем "традиции Кардори"... колокольчики, босые ноги - это все антураж. Пусть я не Леди Радость, я только ее предтеча, но если учишь людей чему-то - нельзя показывать, что сам не всегда можешь следовать собственным проповедям.

Зато уж те, кто был близок мне в ту пору, такого навидались!..

* * *

Второе апреля, половина седьмого утра.

Похмелья тяжкая беда...

Боги мои, с кем я могла ТАК надраться? Какой козел оставил это пятно от вина на белоснежной простыне? А главное, почему то тут, то там видны обугленные следы пальцев?!

Из-за перегородки торчат ноги спящего Россиньоля. Одна босая, на другой носок с дыркой. Сам, значит, лег на полу, а свою кровать уступил мне... и кому? Был же здесь кто-то третий! Вон, кинжал на полу валяется рядом с пустой бутылкой - не мой, а Россиньоль вообще никогда не носит никакого оружия.

Господи, что же я такого натворила, из-за чего у меня полностью отшибло память? Поворачиваюсь к окну, где, по идее, вчера стояла большая кружка с отваром таволги - и ойкаю. От симпатичных занавесок с аханеорской вышивкой, Неллиной работы, остались одни обгорелые лохмотья. Концептуально. Это что... тоже я?

А по какому поводу, и думать нечего - ответ очевиден. Кто бы ни был владелец этого кинжала, он не был Флетчером, и в этом состояла его непрощаемая вина.

Из сознания, вслед за желанием немедленной легкой смерти, потихоньку уходит и порыв встать на колени, горячо помолиться Единой и ее детям и пообещать, что больше никогда, никогда, никогда... За окном слышится птичий щебет, сквозь дыры в спаленных занавесках в комнату робко проникают лучи солнца и тихо ложатся на пыльный пол, на постель, на мое лицо...

Привыкнуть можно ко всему. В том числе и к одиночеству.

Вот только вредная это привычка, а как тяжело отвыкать от вредных привычек, известно любому...

Лет этак пятьсот назад мои ругианские предки в таком состоянии, гуляючи, полгорода прахом пускали. Национальное достояние, трать-тарарать - тоска, по убойной силе равная жесточайшему похмелью и до него же неизбежно и доводящая...

Черт подери все, надо-таки перебираться в Башню, пока совсем с ума не сошла. Там хоть Нодди все время будет рядом... о Хозяине я стараюсь не думать, ибо гнилое это дело - разборки с собственной совестью.

Надо, ох, надо... Второй такой ночи берлога Россиньоля не переживет.

* * *

...я иду по коридорам и залам какого-то странного дворца, они плохо освещены, временами откуда-то вспышками падает красноватый свет. Вокруг меня корчатся в дикой пляске без музыки люди в фантастических нарядах, словно выскочившие из какого-нибудь третьесортного фильма Техноземли или Тихой Пристани - обитатели иных Сутей в вульгарном представлении извращенного обывателя. Лица их скрыты под масками или раскрашены самым причудливым образом. Каким-то странным отголоском подсознания я знаю это место - у него нет имени, и никто не знает туда дороги, попасть в него можно только случайно. Место, где можно быть кем и чем угодно, где позволено все, кроме одного - быть собой...

На мне шелковое платье, подарок Хозяина, которое я ношу только в Башне, лицо скрывает густая вуаль, и я боюсь откинуть ее даже на секунду... Если здешние обитатели увидят мое открытое лицо, мне не жить, они отберут его - не знаю как. Мне плохо и страшно, временами отвратительно до тошноты, я не могу представить себе, как я тут оказалась и как могу покинуть этот кошмар. Пока меня никто не трогает, наверное, я никому не интересна. Иные корчат издали рожи в знак приветствия, но никто не подходит...

Пройдя очередным коридором, я выхожу в маленький зал. Он освещен все тем же тускло-красным светом, в его потоке, как в водопаде крови, извивается женщина, увешанная золотой бахромой вместо одежды. "Брысь!" - бросаю я властно, женщина тут же сжимается в комочек и мимо меня проскальзывает в дверь. Красный свет темнеет, делается лиловым, потом синим - и только тогда я замечаю сидящего у стены человека с лютней. На нем черный, подчеркнуто средневековый наряд - кажется, стандарт XII века; длинные серебряные волосы скрывают лицо...

"Здравствуй," - говорю я.

"Здравствуйте, светлая госпожа," - он встряхивает головой, и я тут же узнаю эти до боли любимые мною черты. А когда он опускает лютню, я вижу, что руки его скованы длинной тонкой цепью.

"Что ты делаешь здесь, Флетчер? И... твои волосы... что с ними? Неужели..." - я не договариваю, слова стынут на моих губах.

"Вы хотите сказать - седина? Ошибаетесь, светлая госпожа, это их природный цвет. Или вы меня с кем-то путаете?"

Я опускаюсь перед ним на колени и отвожу вуаль с лица.

"Флетчер, ты что, не узнаешь меня?"

"Ну почему же! Вы - Линда-Элеонор, жена лорда Айэрра и законная владычица Авиллона," - голос его абсолютно спокоен, ни боли в нем, ни насмешки - одно равнодушие.

Как - владычица?!

Словно отвечая на этот мой безмолвный вопрос, луч синего света делается ярче, на миг я вижу свое отражение в черном полированном камне стены... И на голове моей - трехзубая корона Башни Теней, та самая, что когда-то давно венчала голову Райнэи.

"Как ты попал сюда? Кто посмел надеть на тебя эти цепи?!" - я касаюсь губами его скованных рук, но он отдергивает их.

"Какие цепи, светлая госпожа? Не понимаю, о чем это вы. А попал я сюда своей волей, я свободный человек."

"Что с тобой, любимый мой?"

Его темные глаза непроницаемо печальны.

"Не стоит вам так меня называть, владычица. Аран любит вас, и какое вам дело до скромного уличного артиста?"

"Отдайте его мне, Повелительница Огня!"

У ног моих в пыли цепляется за мое платье девочка лет тринадцати в ярко-розовых лохмотьях, на лбу ее нарисован цветок, а на щеках - звезды.

"Отдайте его мне! Ну пожалуйста, леди, ведь вы такая красивая, такая добрая, такая сильная! Вы властвуете над Светом, у вас есть целый мир. А у меня ничего нет, я знаю только этот замок, но и здесь меня никто никогда не будет любить. Пусть у меня будет хотя бы он! Чего вам стоит?"

Какое-то мгновение мне хочется просто отшвырнуть ее, как звереныша - тем более, что на пальцах, которые вцепились в мой подол, весьма внушительные коготки. Но она такая маленькая и слабая, так трогательно глядит на меня, что мне становится жалко ее.