Роберт Шекли - «Если», 1992 № 04

Перевела с английского Ирина ТОГОЕВА

Людмила Сараскина

МИФЫ СМУТНОГО ВРЕМЕНИ,

или

ПЕЧАЛЬНЫЕ ВЫГОДЫ ТРЕВОЖНЫХ ЭПОХ

Если читатели, познакомившись с рассказом Монтегю Джеймса, обратили внимание на последующие рубрики номера, то, видимо, уже догадались, какой теме будут посвящены произведения — миф как среда обитания героев.

Завершает этот ряд замечательная повесть о любви Дж. Р. Р. Толкиена, ответившая, как нам кажется, на большинство вопросов.

Однако один остался — способно ли человечество творить мифы сегодня, или оно навсегда утеряло «детский взгляд» на мир. На этот вопрос по просьбе редакции рискнула ответить литературовед Людмила Сараскина, сейчас, правда, больше известная как политолог.

Вот три истории, взятые почти наугад из самых достоверных источников.

…Однажды селение во Фригии, где жили супруги Филемон и Бавкида, посетили под видом странников Зевс и Гермес. Ни в один из домов не впустили жители подозрительных бродяг, и только благочестивая супружеская чета отворила перед ними двери своей хижины и поделилась всем, что имела. Боги покарали соседей, затопив все дома в селении, а хижину Филемона и Бавкиды превратили 8 прекрасный храм. Супруги были награждены долголетием и умерли, как того и хотели и как исполнили боги, — в один день.

…Внучка небесного правителя, молоденькая ткачиха Чжи-юнь, круглый год трудилась в небесном дворце и ткала из облаков небесную парчу. Родители сжалились над ней и выдали замуж за волопаса, после чего ткачиха перестала ткать. Небесный правитель разгневался, приказал ей вернуться в отчий дом и впредь разрешил видеться с мужем только один раз в году — седьмого числа седьмой луны. Мужа поселили далеко — на другом берегу Небесной реки (Млечного пути). В назначенный день со всего света слетались сороки и образовывали мост через Небесную реку из своих хвостов, где и встречались Волопас и Ткачиха. Этот день с древних времен считался днем встречи влюбленных.

…К иеромонаху одного православного монастыря пришла женщина с искренним желанием исповедаться. Исповедь была глубокая и честная, и после первой последовали другие. В конце концов исповедальные разговоры перешли в любовные свидания, потому что духовник и его духовная дочь стали испытывать взаимное страстное влечение. После долгих колебаний и мучений оба решили вступить в брак.

Иеромонах, расстригшись, сбрил бороду, надел светский костюм и явился к невесте с сообщением о выходе из монастыря. Несмотря на долгое и томительное ожидание, та встретила его весьма холодно и нерадостно. В ходе длительных и путанных объяснений обнаружилось роковое препятствие. «Ты не нужен мне в светском виде», — смогла, наконец, признаться женщина. Никакие увещевания не помогали, и несчастный иеромонах повесился у ворот своего монастыря.

Если попытаться взглянуть на эти три любовных сюжета с точки зрения их основной мифологемы, то — несмотря на огромные временные, пространственные и культурные дистанции между мифами Древней Греции, Древнего Китая и подлинным событием русской духовной жизни — обнаружится удивительное единство смысла.

Если же сопоставить пересказанные сюжеты с бессмертной легендой об Орфее и Эвридике и извлечь тему из текстов, можно получить связную интерпретацию великого явления любви. Конечно, как всякая интерпретация непредметного понятия, она будет нуждаться в уточнениях и добавлениях, но контуры, но общий рисунок, но ощущение цельности и глубины дадут несомненное подтверждение сложившейся версии.

Древний человек знал, что любовь — вещь хрупкая, боги — мстительны и жестоки, а мир, злобный и завистливый, тяжело переживает чужое счастье, редко кому прощает удачу и норовит истребить все, что выбивается из заурядности: ревнивые вакханки так возненавидели Орфея за его верность покойной Эвридике, что разорвали тело певца на части, а голову и кифару бросили в воды Стикса. Древний человек знал также и то, что главный враг всякого любящего находится прежде всего в нем самом: потому справиться с собой и спасти любовь куда труднее, чем перехитрить, задобрить, умилостивить гневливое и коварное божество.

Но те, кто творил мифы, пользовался не абстрактными понятиями и логическими умозаключениями, а сочинял сюжеты. И хотя над проблемой мифа ломали головы поколения ученых, одно положение в теории мифотворчества считается несомненным: миф — это умственный и словесный след не только того, о чем думал, во что верил и что чувствовал древний человек, но и того, как он все это делал. Миф организует мыслительное восприятие действительных явлений мира при отсутствии средств абстрактного мышления: когда человеку трудно было осмыслить свои переживания и эмоции, он пытался представить их в форме «случая», «истории», «трепа», которые и складывались в мифы.

В этом смысле миф — не выдумка, не фикция, не фантастический вымысел, а наиболее яркая и самая подлинная действительность. Миф — это совершенно необходимая категория мысли и жизни, далекая от всякой случайности и произвола. Не являясь научным или метафизическим построением, схемой или аллегорией, поэтическим произведением или религиозным созданием, догматом или историческим событием, миф, по определению А.Ф. Лосева, «есть в словах данная чудесная личностная история».

«Личность», «история», «слово» и «чудо» — эти четыре элемента и составляют формулу мифа.

Распространенное убеждение, что мифотворчество — прерогатива древнего человека, не имеет под собой никаких оснований. Конечно, понять во всех деталях те материальные и моральные условия, которые формировали мироощущение человека, обобщавшего в форме мифа мысли, неотделимые от эмоций, невозможно — как невозможно эмоционально вжиться в мир, исполненный опасностей, житейских тягот и мрачного героизма. Однако история женщины, сотворившей любовный миф из костюма исповедника и демифологизировавшей свое чувство, как только жених потерял чудесный образ, доказывает: все, что являет жизнь, может стать источником мифотворческого вдохновения.

Но — по той же логике — жизнь тревожная, неустроенная, нестабильная обладает во много раз большим мифотворческим потенциалом.

Историческая судьба России складывалась так, что на протяжении даже и последних ста лет много раз замолкали воздействия, созданные цивилизацией и культурой, и человек вынужден был впадать едва ли не в первобытное состояние. Оставаясь один на один с примитивнейшими психологическими и физиологическими потребностями и не имея возможности порой их элементарно удовлетворить, человек реагировал на них с помощью простейших мыслей, почти не отличимых от эмоций.