Александр Казанцев - Том (4). Купол надежды

Сам он стоял на капитанском мостике, по морской традиции намереваясь покинуть гибнущее судно последним.

Какое-то время «Титан» перестал походить на тонущий корабль. Корма его без тяжелых труб всплыла, выровнялась. Но ледяной бивень, проткнувший корпус судна, очевидно, выдвинулся, и в пробоину хлынула вода.

Но пока что корабль еще гордо стоял на плаву, словно намереваясь «развести пары» и отправиться в кругосветное плавание.

Дальше все произошло как-то сразу. Если в начале катастрофы нос корабля, вползшего на подводную часть айсберга, был задран, то теперь из-за пробоины он стал погружаться быстрее кормы.

К кораблю подлетел вертолет и сбросил веревочную лестницу.

Нам с айсберга было видно, как человеческая фигурка стала взбираться по ней с капитанского мостика. Но капитан Нордстрем не спешил скрыться в кабине вертолета, а раскачивался над своим кораблем, словно прощаясь с ним.

Еще несколько минут – и корма голландского лесовоза ушла под воду, обнажив на миг винты с намотавшимися на один из них водорослями. Вода забурлила, завертелась, вскипела пузырями.

Потом затихла, и волны равнодушно прокатились над недавней воронкой. Пенные их гривы зачеркнули все здесь происшедшее. Вертолет понес вцепившегося в веревочную лестницу капитана к ледяной горе. Сверху он, наверное, видел чернеющие на снегу, зачем-то спасенные трубы. Может быть, наш айсберг показался ему обитаемым островком с человеческими фигурками на льду?

Нордстрем, быстро перебирая планки лестницы, забрался в кабину вертолета.

Остап, с восхищением наблюдавший за ним, произнес:

– А ведь трубку-то, стиляга, так и не выпустил из зубов! Мастак, видать, по вантам лазить!

– Вот бы в школах для аттестата зрелости ввести обязательное плаванье ребят на парусных кораблях! Как ты думаешь? – обратился ко мне Спартак.

Думаю, что он прав. Что-то в этом роде нужно для ребят. Иначе в подобных условиях сдадут…»

Глава шестая. Дочь друга

«На айсберге, где продувало ветром со всех сторон, привелось мне впервые за время экспедиции увидеть ее, которую я знал еще крошкой с огромным бантом-бабочкой в черных вьющихся волосах.

Мы ждали катера с «Иоганна Вольфганга Гете».

По радио дали общий «адмиральский вызов». На Совет командора приглашались все капитаны кораблей и технические руководители стройки.

Моего Спартака тоже вызвали как молодежного вожака.

Остап, приплясывая на снегу и похлопывая себя рукавицами, говорил:

– Везет же парноногому, как в очко картежнику. Отогреешься в салоне. А мы тут без последних достижений культуры смерзнемся как цуцики. Ты хоть милосердную сестру с химическими грелками притащи. На ледоколе у японского доктора вымоли.

– Нет лучше химии, чем внутри нас! – крикнул Спартак и совсем по-мальчишески кинулся бороться с Остапом.

Но тот, ввиду явного преимущества противника, спасся бегством под общий хохот темнокожих и белозубых ледовых робинзонов.

Глядя на Спартака, я сразу понял, что она на катере. Он стал махать руками, приплясывать, смешно выкидывая ноги и скользя на мокром льду. Потом, разбрызгивая набежавшую волну, влетел в воду.

– Кому море по колено? Врут, что только под мухой! – заметил Остап.

С ним можно согласиться.

Я увидел ее. Она сидела вместе с двумя громоздкими мужчинами, чернобородым инженером Вальтером Шульцем и капитаном «Гете» Денцлером, с виду добродушным, но на деле несносно придирчивым толстяком. На ней были куртка и брюки, как на мальчишке. И берет, из-под которого ветер старался вырвать черные волосы, развернуть их, как она шутила, пиратским флагом.

Я сел напротив нее. Спартак рядом. Он сказал ей странные слова:

– Стихов моих любимый томик…

Но она их поняла и засияла.

Я нашел ее еще в Москве. Ведь она была дочерью моего друга и другом сына со школьной скамьи. И мне хотелось узнать ее.

Спартак повел меня к ее тете, сестре Вахтанга. Она была замужем за известным академиком архитектуры, который не только предоставил девушке комнату в своей квартире, но и привил ей свою неистовую любовь к зодчеству.

«Покажи, что тебя окружает, и я скажу, кто ты». Кажется, я переиначил известное изречение, но сейчас так можно было сказать.

Я вошел в ее комнату и огляделся. На стенах репродукции: затейливые, многоскульптурные храмы Древней Индии, величественно огромные и предельно простые египетские пирамиды, таинственно покинутые великолепные дворцы и храмы древних майя, причудливые восточные пагоды с загнутыми вверх краями крыш. Здесь и беломраморные шедевры эллинской архитектуры, венчающиеся божественным Парфеноном. И рядом островерхие, исступленно устремленные вверх готические церкви. И оттеняющие их сурово мрачные башни средневековых замков, олицетворение силы, страха и оскудения духа.

Да, Тамара любила свою архитектуру, она поклонялась ей, воздвигнув ей своеобразный маленький храм в своей комнате.

Я сказал ей о своем впечатлении.

– Это ведь голос эпох, – отозвалась она, гордо вскинув голову. – Цивилизации появлялись и исчезали. И оставались от них великолепные, порой загадочные здания, дворцы или храмы, изучая которые, люди пытаются понять, кто, зачем и как их строил, на каком уровне культуры находился, как жил и что думал.

– Так вот что напоминают репродукции!

– Мне не надо напоминать. Я поклоняюсь прекрасному и ненавижу «архитектуру скупых смет».

– А почему здесь нет таких современных зданий, как американские небоскребы?

– Не говорите мне об этих чудовищных коробках стиля нищих духом богатеев.

– Вы решительны в своих взглядах и высказываниях, – заметил я, не решаясь называть ее по старинке на «ты». Она мне казалась жрицей выдуманного ею храма. Пожалуй, она даже воображала себя в толпе молящихся под причудливыми сводами или царственной походкой поднималась по мраморной лестнице дворца, который должен удивлять великолепием и роскошью людей и тысячелетия спустя.

– Вы говорите о решительности моих высказываний? Я в суждениях всегда такая. Спартак знает. Даже природу воспринимаю с некоторым преувеличением. Покажу вам кое-какие этюды – и вы лучше поймете меня. Я пишу то, чем восхищаюсь, и прежде всего силой стихии. Потому, рисуя лес, я изображаю лесной пожар, а река у меня выходит из берегов, затопляя дома и дороги. А море не представляю себе иначе, чем в шторм с девятым валом, накрывающим корабль вместе с мачтами. Потому и ветерок, закручивающий листья на дорожке, представляется мне сокрушительным торнадо.