Владимир Яценко - Бог одержимых (сборник)

Виталий подбрасывал все новые темы, но в подсказках уже не было нужды.

Голос Егора, зажатый в теснине скал, стремительно разливался по ущельям Сьерры, отражался от камня и многократным эхом дробился и множился.

Егор слышал голоса прошлого и будущего. Сейчас все подпевало ему. Как-то незаметно Вадяню сменил Дон, и оттого барабаны зазвучали тревожней, свирель Гарсиласа выворачивала душу, камень трещал, ветер выл, а он пел.

О жестокости мира к молодым.

О том, как молодые становятся старше и сами делают мир жестоким.

О том, что конца у этой болезни нет, потому что лечиться нужно всем и сразу, изнутри, из середины.

Только некому лечить.

Не родились еще люди, которые бы любили мир только за то, что он есть. А те, кто любил, умирали жестоко и в мучениях: на крестах колючкой увитых, кто от камней, кто от мечей, всегда от людей, будто змей ядовитых…

Потому что мир привык убивать незнакомое-доброе и терпеть известное-дурное.

И веселится, торжествуя, зло —Чело людское тернием увито.Где щедрым урожаям быть должно,Скользит луч света сквозь дрянное сито…

…И вдруг все кончилось.

Замолчали барабаны. Свирель Гарсиласа, сорвавшись в нестерпимый визг, будто захлебнулась горем и враз онемела. Исчезло сияние с края карниза.

И звёзды потускнели.

И ветер стих.

Волшебство так стремительно сгинуло, что в пору сомневаться: а было ли что-то? Помимо гор, неба, звезд… и человека, дерзнувшего развлечь болью столь внушительную публику.

— Ну и глотка у тебя! — треснутым голосом пожаловался Виталий.

— В смысле? — не понял Егор.

— Громко, однако. Но красиво, чего там. Только стихи какие-то… странные.

— А… да сам не пойму, чего меня на социалку пробило. Я ведь со всем о другом собирался… может, из-за мерцания? В какой-то момент мне показалось, что она со мной так разговаривает. Я ей о своем, а она, в ответ мерцанием втирает… а песни, обычно, у меня совсем другие — простенькие. Про любовь.

— Спой, — попросил Виталий. — Что заесть, чем попроще…

И был мне сон: меня любили,В тумане стон, и звуки плыли,Вдали — прибой, где-то вода,И мы с тобой, и навсегда

— Да, — сказал Виталий. — Вот это мне больше нравится. А причем тут вода?

— Не знаю, — признался Егор. — Так сложилось.

— А еще?

Любовь нам на двоих дана — одна,Уверен — буду тебе нужен,Я буду звать тебя: "Моя жена",Надеюсь, буду твоим мужем.Как чаша полная вина — без дна,Наша судьба неразделима,Она во всем тебе и мне верна,Она теперь у нас едина…[4]

— Это ты о Катюше? — зачем-то уточнил Виталий.

— Да, — просто сказал Егор, — о ней. О моей Катерине. Я ее люблю.

— Эк тебя скрутило… а Виктор что?

— Сюда отправил. Сказал, что не доверит свою дочь тому, кто не ел медвежьего мяса. Будто не знает, что здесь медведи не водятся.

— Это выражение такое, — пояснил Виталий. — И дело, конечно, не в медведях.

— А в чем?

— В тебе, — ответил Виталий. — О бедах голосить — это, конечно, нужно. И важно. Но мужчина — это тот, кто в состоянии помочь себе сам. И своей женщине, и близким. Всякий отец хотел бы видеть дочь замужем за мужчиной. Так что на Виктора не стоит обижаться.

— А я и не обижаюсь, — хмуро бросил Егор, забираясь обратно в спальник. — Я ночью пою привидению… на кладбище в горах… над пропастью без лжи.

К двум часам дня он был в десяти метрах от "плиты" — гладкой, лишенной рельефа стенки. Просьбы командира быть внимательным и не торопиться тонули в перепевах "So far, so good". Вот только голос с каждой минутой становился все более хриплым. А ритм не держался вовсе.

Шел двадцатый час восхождения.

Было жарко.

Было томительно.

Болели грудь и спина.

Весь плечевой пояс будто сводило судорогой. С боем давался каждый вдох-выдох.

— Гиподинамия, — "ободрил" его командир. — Однообразные движения и продолжительная нагрузка. Хорошо бы побегать. А еще лучше — поплавать. Как спустишься, отнесешь меня к машине. Первым делом сгоняем к океану: всего-то полсотни километров…

Егор припомнил, как они добирались сюда по дну высохшего ручья. Длинный шлейф поднятой джипом пыли он видел все время, пока они шагали по предгорьям Сьерры.

Хотелось есть, а еще больше — пить. Зато, если немного похулиганить, — закрепившись на закладухе далеко откинуться на канате, — можно было увидеть "восьмерку" цели: желтый верх, белый низ. В ста метрах слева его ждала другая, пристрелочная метка.

Господи! Как давно это было!

В те времена он знал только один пропуск на вертикаль — пороховой гвоздезабивной пистолет. Он искренне полагал себя монтажником-высотником. Алгоритм простой, трехступенчатый: ноги в упоре на первом уголке. Пояс взят на карабин на втором. Молотком ровняешь посадочное место для третьего. Заряжаешь пистолет, прикладываешь уголок, "бах"! А потом еще раз "бах"! И перебрасываешь страховочный карабин на новую ступеньку. И еще шаг в высоту. И вновь молоток, и еще уголок, вот такой диалог со скалою…

А там, в конечной точке, и вовсе просто: берешь геофизический ящик и тем же спитом приколачиваешь его к камню. По всем четырем проушинам.

— Время! — напомнили ему по радио. — Отдыхаем.

Егор зафиксировал концы троса зажимом и прижался щекой к скале. Стягивающая боль в груди и предплечьях доводила до исступления. Наждак камня приятно тревожил кожу. Пахло пылью и плесенью.

"Интересно, — подумал Егор. — Ветер с океана доносит сюда соль? Если да, то поверхность скалы должна быть соленой". Не в силах сдерживаться, он лизнул шершавый бок гранита. Нет, соли не было.

В метре от него маленькая юркая сороконожка на мгновение выползла из неприметной щели, пошевелила усиками и вновь спряталась в своем убежище. Егор пожалел, что она была далеко. Но когда он осознал свое мимолетное желание, ему стало дурно: "я хотел ее съесть?!"

— Продолжаем, парень, — очнулся голос в наушниках. — Отпускай зажим.

Он и отпустил.

Забыв поставить ноги на упоры.

Забыв покрепче ухватиться за скалу.

Просто взял и отпустил зажим. А предохранитель нагрузки почему-то не сработал.

Он пролетел три метра. Рывок! Что "кулак" не удержит, понял за мгновение до того, как закладуху вырвало из гнезда. Это спасло ему жизнь.

Егор рванулся к пролетающему мимо камню.

Удар! Локти будто ударило током. Он зарычал. "Хрен вам!" Он держится. Точно!