Владимир Петров-Одинец - Нечаянный колдун

Милиционер, грузный и неудобный, провис. Чаркин оступился, упал на одно колено:

— Черт! Чашечку ушиб. Вот блин, обезножел!

— Подожди, постой так, я перехвачусь!

Матвеич опустил ноги милиционера, на четвереньках подсунулся под его туловище, ухватил ремень правой рукой, а левой потащил себя вверх, вцепившись в плечо Чаркина. Тот устоял под дополнительной тяжестью. Крякнув от усилия, Матвеич распрямился и пошел к скиту на полусогнутых. Милицейское тело колыхалось на плечах, словно мешок с картошкой, хотя он безжалостно согнул его вдвое. Удачно миновав все пеньки, втиснулся в полумрак, протащил тело до алтаря, и лишь там сгрузил на ларь, распрямив, наконец, налитую свинцовой усталостью спину.

Вернулся к входному проему. Чаркин ковылял по раздрызганной тропе замыкающим, позади сухощавого и майора. До скита оставалось метров десять, но он споткнулся, рухнул лицом вниз. Плашмя, не выбросив вперед руки, как делает каждый человек. Прямо на пеньки. И донесся выстрел, негромкий в посвисте разлютовавшегося урагана.

— Стой! — Рванувшего наружу Матвеича перехватил за плечо сухощавый. Вывернувшись, врач отшвырнул москвича и прокурора, однако подоспевший майор сбил его ударом ноги под колено.

— Ему не поможешь, так падают убитые в голову. Тебя в момент подстрелят! — увещевал москвич.

— Да пустите меня, трусы! Скоты, уроды, как вы можете, он же за вами пошел без оглядки! Ну, пустите, пустите! Я его заберу, а вдруг он только ранен? Пустите меня, гады, ну же! Вашу мать, ну нельзя же так, это подло! Нельзя его там бросать! — выкрикивались из врача то ли вопли, то ли рыдания, непередаваемые на бумаге, но таящиеся в каждом человеке, обожженном раскаленным липким маслом внезапной утраты.

69

Матвеич бился в опытных руках, скрутивших его, искал утешение в боли заломленных суставов, перерастянутых сухожилий, понимая, что они правы, правы, правы, но так не должно быть, чтобы человек, который стал мало-мальски близким — погибал, а он, проклятый везунчик Горлов, опять оставался живым и невредимым!!!

С ним справились, перекрыли кислород, зажав локтевым сгибом горло. Темнота пала на глаза. Очнулся Матвеич лицом вниз, руки застегнуты позади, а из горла вылетают непонятные самому угрозы. Потом наступило угрюмое спокойствие. Истерзанная двумя неделями чудовищных в своей нелепости событий, душа перекроила фатализм на иной лад:

— «Значит, так нужно, чтобы никого рядом. Кто был-то: родители, сын, и начинались отношения с Леной, да с врачом? Все, больше ни к одной душе на свете я не привязан. И что? Стариков нет в живых, Ванечка умер, Константина Исаича немедленно убили. Лена заболела, потому и осталась жива, если вообще жива. Вернусь (когда и если?), найду ее и расстанусь, чтобы не подвергать опасности. Все, конченый я человек, если так судьба ломает меня. Судьба? Ну, что же, поиграю с ней, в ее игры…»

— Снимите наручники, я в норме, — попросил он, осознав, что на спине сидит сухощавый и караулит.

Выслушали, поверили, сняли. Растирая запястья, Матвеич задержал дыхание, представил, как все импульсы в мозгу одномоментно сделали паузу, и резко «отпустил тормоза». Снова кольцевая волна прошлась по округе, высветив крупный объект и с десяток мелких в направлении сопки, но гораздо ближе и в одном месте.

— «Совещаются».

Матвеич взял саквояж Константина Исаевича, раскрыл его и начал изучать содержимое. Жизнь продолжалась, и рядом стонал раненый милиционер. Лекарств в укладке немного, зато все ампулированные и гораздо мощнее по действию. Даже обезболивающее в изобилии, ну да — Министерство по чрезвычайным ситуациям! Как им без обезболивающего!

Рана в живот выглядела безобидно — небольшая дырочка, и слабый потек крови. Пуля прошла насквозь. Но без немедленной операции милиционеру оставалось жить час, ну, от силы три. Кровь из обеих отверстий, входного и выходного, шла одинаково нехорошая, черная. Явно с желчью. Вторая рана, в шею, была пустяком. Подумаешь, трапецевидную мышцу пробило!

Найдя промедол, Матвеич вколол его и доложил майору, намеренно игнорируя прокурора:

— Срочно надо в больницу, оперировать. Печенка насквозь, живот тугой, перитонит начинается.

— Ага! Тут попробуй высунься! Они нас специально заманили — наследили и засаду сделали.

Майор вызвал амфибию. Пилот выслушал информацию о потерях, распоряжение о вызове подкрепления. Подтвердил, что понял, ответил, что немедленно свяжется со штабом, отключился. Прокурор потребовал от майора подробного рассказа. Невольный слушатель Горлов не нашел ничего удивительного в гибели двух военных и милиционера (себе-то чего врать, не жилец тот, не жилец!). Душа зачерствела, стала жесткой, словно корка хлеба, которую они с погибшим Константином Исаичем разделили в обед.

Дождь почти унялся. Ясно просматривалась лысая сопка на фоне чернохвойной тайги дальнего отрога. Там буря лютовала вовсю, но в ските было тихо. Матвеич успел мельком глянуть в проём, когда сухощавый припряг его двигать лари. Спасатели строили оборонительный редут. Получилась сдвоенная цепочка, перекрывающая половину молельного зала.

Перед редутом смердели вскрытые трупы, позади, ближе к майору, воняло отхожее место. Матвеич притерпелся к атмосфере, хотя остальные морщились. В алтарном пристрое зловония оказалось меньше. Милиционер лежал тихонько, даже не стонал. Присев, врач потрогал запястье, поискал пульс на шее. Открыл саквояж Чаркина, фонендоскопом послушал сердце. Приподнял веко и констатировал смерть.

— Видать, пока несли, порастрясли беднягу. Болевой шок или кровопотеря, — высказал об этом майору, глядя тому в еще припухший глаз.

Это опять напомнило о «Чехове» — Чаркине, авторе синяка. Чтобы скрыть навернувшуюся слёзу, Матвеич направился в алтарный придел, отмахнувшись от прокурора:

— Что мне здесь делать? Я там полежу, пока вы воевать будете. Глядишь, мне верить начнете…

— Зачем наручники? Он прав насчет ойротов. Скорей всего, и в остальном тоже, — неожиданно заступился майор, и сухощавый присоединился к нему:

— Лучше дать ему ствол.

Однако поколебать подозрительность прокурора не удалось:

— Наручники, чтобы не убежал! Это приказ! Он сам признался, что зарубил топором начальника экспедиции и второго…

— Они зомби были, уже мертвые! — выкрикнул Матвеич.

Майор защелкнул браслет на правой руке, свободнее, чем в первый раз. Левую заламывать не стал, подвел к нарам, померял несколько жердей, выбрал подходящую по диаметру, закрыл второй браслет на ней. Матвеич попробовал сесть на пол. Рука на весу быстро заболела от острого края, врезавшегося в косточку запястья. Обхватил жердь двумя руками. Так было терпимо, но руки устали. Тогда он забрался на нары, лег плашмя, положив правую на жердь чуть впереди. Так и лежал, пока не заболели ребра. Все-таки нары из жердей — извращение! Дощатые надо делать. Или матрац давать. Сел, принял почти позу лотоса, закрыл глаза, чтобы не видеть этих поганцев, выживших вопреки справедливости. А такой человек, как Исаич, умеющий двумя словами сформулировать самые сложные действия — погиб! Спросить бы его, как надо колдовать, чтобы оживить убитого, да уже не спросишь…