Кэсс Морган - Сотня

Уэллс съежился на своем месте в третьем ряду. Он всего лишь хотел, чтоб Кларк больше не страдала, хотел, чтоб его отец покончил с исследованиями, которые вели ее родители. Он и вообразить не мог, что дело дойдет до суда.

Два охранника ввели мать Кларк на скамью подсудимых. Она с высоко поднятой головой оглядела членов Совета, но переменилась в лице, когда ее взгляд упал на дочь.

Кларк вскочила на ноги и сказала что-то, чего Уэллс не расслышал. Впрочем, это не имело значения: на лице матери Кларк появилась такая печальная улыбка, что сердце Уэллса раскололось надвое.

Другие двое охранников ввели отца Кларк, и суд начался.

Женщина, член Совета, начала процесс с обзора дела. Она сообщила, что, по словам супругов Гриффинов, Вице-канцлер Родос приказал им исследовать влияние радиации на человеческий организм. Сам Вице-канцлер это категорически отрицает.

Уэллса охватило странное оцепенение, когда он слушал показания Вице-канцлера. Тот стоял с каменным лицом и заверял, что он, конечно, утвердил запрос Гриффинов, касающийся новой лаборатории, но не говорил ни слова об опытах на детях.

Казалось, голоса доносятся откуда-то издалека. Вопросы членов Совета и ответы подсудимых будто звучали где-то в далекой галактике. Уэллс слышал, как ахают люди вокруг, но что их так потрясло? Его мозг не успевал осознавать происходящее.

Потом – внезапно – началось голосование.

«Виновны». Когда это слово прозвучало в первый раз, Уэллс смог прорваться сквозь окутавшую его разум дымку. Он посмотрел на Кларк, которая неподвижно замерла на своем месте.

– Виновны.

«Нет,– думал Уэллс,– пожалуйста, нет».

– Виновны,– снова и снова эхом раздавалось над столом, пока очередь не дошла до его отца. Тот откашлялся, и Уэллс на краткий миг подумал, что вот он, шанс. Отец наверняка знает, как все исправить.

– Виновны.

– Нет!

Страдальческий крик Кларк перекрыл потрясенное бормотание и удовлетворенный шепот публики. Она вскочила на ноги.

– Вы не можете так поступить. Они не виноваты.– Ее лицо перекосило от ярости, когда она указала на Вице-канцлера: – Вы! Вы заставили их это сделать. Подлый, лживый ублюдок! – Кларк шагнула вперед, и ее тут же окружили охранники.

Виде-канцлер Родос смерил ее долгим взглядом:

– Боюсь, эксперименты над невинными детьми удаются вам лучше, чем клевета, мисс Гриффин.– Тут он повернулся к отцу Уэллса: – Из контрольного журнала защитной системы мы знаем, что она регулярно навещала лабораторию. Она знала о зверствах, которые совершали ее родители, и ничего не сделала, чтобы прекратить их. Возможно, она даже помогала ставить опыты.

Уэллс так резко выдохнул, что ему показалось, будто ребра царапнули желудок. Вот сейчас, ждал он, отец смерит Родоса одним из своих уничижительных взглядов, но, к его ужасу, Канцлер вместо этого сурово воззрился на Кларк. После долгой паузы он сжал челюсти и повернулся к остальным членам Совета:

– Настоящим вношу предложение привлечь Кларк Гриффин по обвинению в особо тяжком преступлении.

Нет. Слова отца пробрались под кожу, парализовали. Его сердце замерло.

Уэллс видел, как шевелятся губы членов Совета, но не мог разобрать ни слова. Он молился, молился изо всех сил, всей душой, в надежде, что, может быть, забытый Бог услышит его. «Пусть ее отпустят,– умолял он.– Я сделаю все что угодно, только пусть ее не тронут». И это было правдой. Он готов был предложить свою жизнь в обмен на ее.

«Возьмите меня вместо нее».

Вице-канцлер, наклонившись, шептал что-то отцу Уэллса.

«Даже если будет больно, мне наплевать».

Лицо Канцлера еще больше помрачнело.

«Пусть лучше мое тело выбросят в космос через внешний шлюз, пусть его разорвет на части».

Канцлер что-то сказал, и человек, сидевший рядом с Уэллсом, вздрогнул.

«Просто позвольте ей уйти».

Слух вернулся, когда все сидящие в зале разом выдохнули: это было неприятное ощущение. Двое охранников схватили Кларк и потащили ее к выходу.

Девушку, ради которой он был готов на все, скоро приговорят к смерти. И она имеет полное право проклинать его за это. Потому что именно он во всем виноват.

– Прости,– прошептал Уэллс, как будто эти слова могли что-то исправить.

– Ничего,– мягко ответила Кларк.

Уэллс замер. Несколько долгих мгновений он боялся даже посмотреть на нее, боялся увидеть всплеск боли, которая, он знал, никогда не исчезнет полностью. Но, в конце концов решившись повернуться к Кларк, он увидел, что, хотя ее глаза и блестят от слез, она улыбается.

– Я чувствую, что сейчас я ближе к ним,– сказала Кларк, переводя взгляд на верхушки деревьев.– Они ведь посвятили жизни тому, чтобы мы могли вернуться домой. На Землю.

Уэллс не знал, что сказать, чтобы не развеять чары, поэтому вместо слов он просто подался вперед и поцеловал ее. Он боялся дышать, пока ее трепещущие ресницы со слезами на кончиках не опустились, а глаза не закрылись.

Вначале поцелуй был легким, и губы Уэллса едва касались ее губ, но вот он почувствовал, что она отвечает, и каждая клеточка его тела воспламенилась. Эти знакомые прикосновения, этот вкус ее губ что-то разбудили в нем, и Уэллс сильнее прижал Кларк к себе.

А Кларк в ответ приникла к нему, ее губы льнули к его губам, их дыхание смешалось в одно. Весь мир вокруг них исчез, и сама Земля стала всего лишь вихрем острых запахов да влажного воздуха, который заставил их еще сильнее прижаться друг к другу. Они соскользнули с корня, и мягкая земля бережно приняла их в свои объятия. Уэллсу так много нужно было сказать Кларк, но все слова куда-то подевались, и теперь его губы совершали упоительное путешествие по ее коже.

В этот миг на всей Земле не было больше ни одной живой души – лишь они двое. Именно так, как он всегда себе представлял.

Глава 28

Гласс

В этом году на Фениксе дважды играла живая музыка. Совет одобрил это исключение, и впервые на памяти колонистов инструменты земной работы извлекли из консервационных ячеек и бережно доставили на обзорную площадку, где проходил Праздник наблюдения.

Эта ночь должна была стать одним из самых волшебных событий в жизни Гласс. На обзорную площадку со всех сторон стекались нарядные жители Феникса. Элегантно одетая толпа возбужденно гудела. Вдоль огромных окон прогуливались, беседуя, смеющиеся люди с бокалами игристого вина в руках.

Гласс стояла возле оживленно болтающих Хаксли и Коры. Она видела, как шевелятся губы подруг, но их слова не достигали ее слуха. Всем своим существом она была устремлена к музыкантам, которые уже рассаживались у дальнего края обзорной площадки. Но, когда они заиграли, Гласс начала неприкаянно переминаться с ноги ни ногу, с растущим беспокойством думая о Люке. Его не было рядом, и музыка, которая обычно окутывала ее своими чарами, казалась странно пустой. Мелодии, будто выражавшие сокровеннейшие тайны ее души, звучали не менее прекрасно, но сердце Гласс сжималось при мысли о том, что единственный человек, с которым она хотела бы разделить этот восторг, сейчас не с ней.