Александр Абрамов - Селеста-7000. Фантастический роман с иллюстрациями

— И вы думаете, что оно будет признано наукой?

— Почему нет? Оно благозвучно, легко произносимо на всех языках, а главное, семантически точно.

— А что такое «семантически»?

— От слова «семантика».

— Понятия не имею.

Янина внимательно оглядела соседа: тропический костюм, шорты, золотые очки, не менее сорока на вид, позади колледж, по меньшей мере два университета, частная лаборатория, ученая степень.

— Семантика, — снисходительно пояснила она, — это область науки о языке, занимающаяся смысловым содержанием слова.

— Понимаю. Ваша область лингвистика?

— Нет, кибернетика. Биокибернетика, — улыбаясь, уточнила Янина.

— А я только физик и горжусь этим.

— Ограниченностью?

— Почему? Просто я не признаю эклектики в науке.

— А вдруг будущее за эклектикой? Химия уже тесно соприкасается с физикой, а биология с математикой. И вы едете сейчас к величайшему из эклектиков мира.

— Не понимаю.

— К Селесте.

Шпагин и Рослов сидели в другой шлюпке, против Юджина Бревера и Крейгера из Упсалы. Разговор был общий.

— Все живое доступно наблюдению, — горячился швед. — «Невидимка» Уэллса

— нонсенс. Живое и невидимое несовместимы.

— А если не живое?

— Могу представить себе энергию мыслящей машины, но не могу даже вообразить мыслящей энергии.

— Мы тоже не можем, — сказал Рослов, — и объяснить не можем. Но тем не менее она существует.

— Не верю.

— Вы, кстати, не верили и в изоляцию акватории бухты, — сказал Бревер.

— Мы подходим к ней. Видите? А вот здесь и гаснет волна. Именно здесь, под нами, где наверняка проходит подводный волнолом скошенных в сторону океана коралловых рифов. Идеальный гаситель. Вы измеряли глубину? — обратился он к Рослову.

— Здесь? — переспросил Рослов. — Не уверен. Какие-то глубины измерялись, но где — не знаю. Этим занимался Смайли. А меня лично интересует только феномен Селесты.

— Вы правы, — согласился Бревер. — Это самое важное. Но прав и Мак-Кэрри. Его уникальный институт не мечта, а потребность. Здесь найдется работа ученым всех специальностей.

Шлюпки тем временем подошли к сооруженному Смайли причалу, ученые поднялись на плато острова и при виде тента со столиками буквально ахнули от восторга; со стороны моря это сооружение Смайли не смотрелось: его закрывал белый, косо вздернутый коралловый гребень.

— Кафе «Селеста», — сказал кто-то.

— Браво, Мак-Кэрри!

— Хозяйничайте, — отмахнулся тот, — каждый сам себе бармен.

Открыли ящики, вынесенные на берег, растащили по столам — кто виски, кто джин, кто мартини, кто сифоны с содовой и сельтерской. Анри Пуассон самоотверженно рубил лед в контейнерах, соотечественники Бревера Кен Чаррел и Джимми Спенс смешивали коктейли, а поклонник немецкой кухни Баумгольц вскрывал одну за другой жестянки с пивом и консервированными сосисками.

Молодцеватый Кен Чаррел, проглотив два коктейля, принес еще два себе и Рослову.

— Выпьем за вашего Саваофа, который почему-то не появляется.

— Не кощунствуй, — остановил его католик Спенс.

— Ну, за архангела с магнитом вместо копья.

— Ты имеешь в виду Святого Георгия?

А Рослов молчал, не притрагиваясь к бокалу.

— Неужели русский джентльмен откажется выпить с американским? — настаивал с явным вызовом Чаррел. — Америка, по-моему, друг, а не враг России.

— Ваша Америка? — переспросил Рослов.

— А разве есть другая?

— Есть. Например, Америка Бревера. Он не надевает по ночам балахонов с прорезями для глаз.

Чаррел не обиделся.

— Вы намекаете на мой инцидент в Джорджии? С тех пор я вырос и поумнел. А тост можно сменить. Не за Святого Георгия, так за магнит!

— А где же магнит? — хихикнул Спенс. — Часы ходят, нож режет, и ключи в кармане лежат.

И тут же мощный безветренный шквал сорвал часы с его руки, а зажигалка и ключи, прорвав карман нейлоновых джинсов, ринулись к эпицентру магнитной бури. Посреди островного кафе на столике, куда выгрузили оставшиеся напитки из ящиков, разбросав бутылки, в одно мгновение выросла бесформенная груда металла, оказавшегося на острове. Ножи, вилки, консервные банки, зажигалки и ключи, со всех сторон устремившиеся к столику, слиплись с громом и скрежетом. Даже сифоны с содовой и сельтерской, притянутые за металлические рычажки и наконечники, дополнили звуковой эффект звоном разбитого стекла. Многие получили ранения; кого царапнуло ножом, кого банкой от консервов, кого осколком сифона. Врача не потребовалось, но йод и бинты, заготовленные предусмотрительным Смайли, пригодились. Тем временем груда распалась, металл утратил свою намагниченность так же непроизвольно и так же необъяснимо, как и приобрел ее под ударом магнитного шквала.

— Селеста начал традиционным спектаклем, — поморщился Рослов, потирая здоровенную шишку на лбу: его саданула с налета невскрытая жестянка с пивом, — и, честно говоря, уже надоевшим.

Непострадавший Шпагин заметил философично:

— Посетители премьеры на третий спектакль обычно не ходят. А мы, увы, нечто вроде театральной администрации.

Оба говорили по-русски.

— Вы о чем? — спросил Еста Крейгер, только что извлекший из кучи свой перочинный нож и часы.

— О том, что вы видели, — ответил Рослов. — Краткий урок для последователей Фомы Неверующего.

— А меня это не убедило. Магнитная буря — ясно. Очень большой мощности — тоже ясно. Но признаков мысли не вижу. Любопытный физический феномен — не больше. Может быть, такие магнитные аномалии возникают периодически? Скажем, волнообразно. Подъем — спад, некая электромагнитная синусоида. Максимум функции, и — бац! — шквал.

— И каждый раз наша высадка совпадает с максимумом функции? — ехидно заметил Рослов.

— Возможно. Мы же не знаем ни природы волны, ни ее параметров. Почему обязательно разумный источник?

Еста Крейгер не дождался ответа. Он странно выпрямился и замер, положив руки на колени. Пухлое лицо его, обросшее русой бородкой, напряглось и застыло. Взор потух.

— Что случилось? — спросил подошедший Бревер.

— То, что обычно случается с человеком, подключенным к Селесте, — пояснил Рослов. — Это уже не Крейгер, а канал связи. Сознание отключено. Мускульное напряжение доведено до критического. Только почему Крейгер?

— Может быть, его рецепторы в чем-то соответствуют нашим, а может быть, Селеста нарочно избрал его, как наиболее упрямого в своем неверии, — сказал Шпагин и встал. — Тише, господа. И присаживайтесь поближе. Сейчас вы услышите Селесту.