Ариадна Громова - В Институте Времени идет расследование (С иллюстрациями)

«Что он там видит?» — удивился Линьков. Он тоже оглядел с порога все помещение и не заметил ничего особенного — все чисто, все прибрано, окно закрыто, никакого беспорядка…

Шелест некоторое время внимательно вглядывался в хронокамеру, потом пошевелил губами, словно собираясь что-то сказать, но ничего не сказал и отошел к пульту.

Линьков тоже подошел к хронокамере. Все нормально, — камера темная, молчаливая; правда, подставка там стоит большущая, высоченная… Зачем бы такая подставка для крохотных брусочков? Что же удивило Шелеста — эта подставка? А пульт он чего разглядывает? Ну да, он же ищет причину перерасхода энергии… А на что, собственно, может расходоваться энергия в этой лаборатории? На переброски во времени, ясно! Значит, Стружков что-то перебрасывал вчера… большое, для этого и понадобилась такая подставка. Что же он мог перебрасывать? Вещественное доказательство, что ли? Доказательство — чего? Линьков вздохнул и еще раз, медленно и внимательно, оглядел лабораторию.

Если б тут не побывала уборщица! Но она явно все прибрала, все обтерла мокрой тряпкой, очень мокрой: на деревянном подоконнике еще темнеют пятна сырости. И теперь, конечно, все здесь чисто, все пусто… Что же увидел Шелест? Нет, пока он не выскажется, даже не стоит по-настоящему осматривать лабораторию. Да и что, собственно, искать? Стружков, похоже, исчез… Сбежал? Перед этим, возможно, что-то перебросил во времени… Куда, зачем? Ну, куда — это, пожалуй, можно догадаться: в будущее. На неделю, допустим… Доживет он до этого срока и получит обратно… Нет, чепуха выходит! Неужели он так и удрал, не оставил даже записки? На столе у него лежит рабочий журнал. Может, там что-нибудь?

Линьков двинулся к столу. Шелест, не оборачиваясь, негромко сказал:

— Странно…

— Что странно? — с живым интересом спросил Линьков.

Но Шелест не успел ответить — на столе у Стружкова задребезжал телефон. Шелест повернулся к столу, поднял трубку:

— Слушаю… Да, я уже видел… Погодите, сейчас я запишу…

Он придвинул табурет, уселся, достал ручку, огляделся, ища бумагу, потом раскрыл лабораторный журнал — и вдруг уставился на него, будто увидел там змею. Прижимая бормочущую трубку к уху, он кивком подозвал Линькова, глазами указал на журнал.

Линьков подошел. В журнале была короткая записка, аккуратно прижатая скрепкой к последним исписанным страницам. Линьков прочел — и ничего не понял.

— Погодите! — рявкнул вдруг Шелест в трубку. — Я после позвоню! — Он положил трубку. — Тут и расчеты, оказывается… Держите! — Он открепил записку, сунул ее Линькову, а сам уткнулся в страницу, на которой сверху было крупными буквами написано: «И.В.Шелесту».

Линьков посмотрел через его плечо, увидел наспех набросанный непонятный чертежик, строчки формул и снова начал перечитывать коротенькую записку, начинавшуюся словами: «Александр Григорьевич, обстоятельства сложились так нелепо, что другого выхода я не вижу…» Это было понятно, а вот дальше… «Решил перейти…» Но ведь это же чушь! Сам же Стружков говорил, что человек пока не может… позавчера говорил!

Шелест поднял голову, и Линьков увидел в его глазах растерянность и какое-то детское, наивное изумление. Это настолько не вязалось со всем обликом Шелеста, что Линьков тоже растерялся и забормотал что-то насчет неуместных шуток, хотя по лицу Шелеста уже видел, что дело вовсе не шуточное.

Шелест непонимающе поглядел на него и снова нагнулся над чертежом.

— Нет, до чего надежно и просто! — изумленно сказал он, выпрямляясь. — Вот ведь: вроде и на поверхности лежит решение, а попробуй додумайся!.. — Он поглядел на Линькова. — Вы что, не поверили? Поверить трудно, я вас понимаю. Если б не это… — Он кивнул на чертеж. — Но, поскольку расчеты имеются… В общем, Стружков совершил переход во времени!

— Как это… переход? — растерянно проговорил Линьков. — Это ведь невозможно! Он мне сам говорил!

— Было невозможно, — почти будничным, деловым тоном ответил Шелест, — до вчерашнего дня. А тут вот, — он положил тяжелую короткопалую руку на чертеж, — содержится идея нового принципа… качественно нового принципа… Если хотите — открытия. Так что теперь положение существенно изменилось.

— Вы хотите сказать, — запинаясь, проговорил Линьков, — что он действительно…

Шелест кивнул, задумчиво, почти угрюмо глядя на чертеж.

— Именно это я хочу сказать, — пробормотал он. — Хотя и не могу в это поверить! Психика не срабатывает… — Он замолчал, смущенно усмехаясь и покачивая Толовой.

Линьков ошеломленно смотрел то на Шелеста, то на чертеж, то на хронокамеру. Борис Стружков, с которым он еще вчера говорил, отправился в прошлое? Прямо отсюда… вошел в хронокамеру, как в такси, и поехал? Поэтому и подставка такая большая, наверное. Хотя нет, подставка ведь не имеет отношения к делу, раз она здесь осталась? А Борис Стружков исчез… постепенно растаял, как тают брусочки в светящемся поле, — и вернулся в двадцатое мая… Но ведь нет сейчас никакого двадцатого мая, оно прошло, исчезло, сейчас двадцать четвертое, а двадцатое… вернуться в двадцатое — да это же невозможно! Существует только «сейчас». И эта лаборатория — сейчас, и я — сейчас, а «вчера» безвозвратно осталось позади! «Психика не срабатывает! — повторил он про себя слова Шелеста и усмехнулся. — Действительно: ни в какую не срабатывает психика, вопит во весь голос, сопротивляется! Нельзя в прошлое! Нельзя, чтобы Земля ходила вокруг Солнца — я своими глазами вижу, как Солнце крутится вокруг Земли!»

Шелест поглядел на него и опять усмехнулся.

— Тоже не можете свыкнуться? — сочувственно сказал он.

Линьков почему-то застеснялся и от смущения выпалил неожиданно для самого себя:

— Скажите… а вы уверены, что это… — он запнулся, но все же докончил, — ну, что это не мистификация?

Шелест неодобрительно покачал головой.

— Какая же мистификация? Вот ведь! — Он показал на чертеж. — Вы, конечно, не разбираетесь, но это — решение проблемы. Блестящее решение! Никогда бы я не поверил, что это можно сделать за один вечер! К тому же Стружков — экспериментатор. Если б это был теоретик — Левицкий, например… Да все равно и Левицкому пришлось бы повозиться… Нет, все верно, без обмана, чего уж! И мне бы радоваться, а я злюсь. Понимаете, от страха злюсь! Рано это, слишком рано, вот в чем беда!

— Вы имеете в виду — рано для науки? — неуверенно осведомился Линьков.

— Да нет. Для людей слишком рано! Не готовы они к этому!

— Вы считаете, — осторожно спросил Линьков, — что это может иметь большое практическое значение? В каком смысле?